12. Серпуховской период 1926-40гг. - Биография - Каталог статей

Материальное положение заставило искать работу, и Тернавцев начал давать частные уроки с разрешения ГОРОНО: два юноши 3 раза в неделю на 2 часа за 25 руб. Когда эти уроки кончились, пришлось искать другие. В марте кроме того урока, где он обедал, был еще один за 10 руб. в месяц с девушкой 3 раза в неделю по 2 часа. Еще обещали один урок с юношей 3 раза в неделю по 2 часа за 15 руб., но этого пока нет. А тут Муся в Петрограде заболела детской и ужасной болезнью, что выбило домашних из бюджета. Ирина смогла прислать только 4 руб., так что в марте Тернавцеву ужасно трудно пришлось.

Даже предложение Веры Федоровны приехать в гости его не обрадовало. Дело не только в том, что расход большой, но и в том, что провести день-два в тех условиях, в которых он жил, просто невозможно: умываться негде, уборная невозможная, теснота там, что повернуться нельзя, всё слышно к хозяевам, так что говорить ни о чем, кроме как о погоде, нельзя. Да еще произошла ссора с хозяевами. Лучше он сам будет приезжать в Москву, если позволят ему дочерние средства и если будет свободен от уроков, так как перед экзаменами его ученики начинали усиленно заниматься. Безденежье не позволило ему поехать в Мураново к Михаилу Васильевичу Нестерову и к Александру Ивановичу на его именины.

Летом 1927 г. Тернавцев перебрался на новую квартиру на ул. Карла Маркса, дом 81. Теперь можно принимать гостей, устроить на ночлег и что-нибудь придумать с питанием. Приезжала Ирина, такая яркая, с помадой Урицкого на губах, посмотреть на его жизнь в уединении. Дети помогали Тернавцеву как могли: то вышлют 25 рублей, то 13, то ничего.

В феврале 1928 г. Ирина хотела навестить отца, приехала в Москву и там у знакомых заболела скарлатиной. Пришлось экстренно вызывать Марию Адамовну, которая отвезла больную Ирину в Боткинский барак.

Тернавцев поддерживал регулярную связь с друзьями. Приезжая в Москву, останавливался у Веры Федоровны, встречался с П. П. Перцовым, Г. И. Чулковым, М. В. Нестеровым, С. Н. Дурылиным. Бывал дома у Нестерова и Перцова, обедал у них, но главное – получал необходимые для своей работы книги. Если не получалось ему самому приехать, то Вера Федоровна старалась с ближайшей оказией переслать книги. Это могла быть Библия, или Булгаков о Л.Толстом, или «Императоры» Г.И.Чулкова. Звал к себе в гости Петра Петровича на 2-3 дня, но нужно захватить с собой простыню и одеяло. Зато в Серпухове можно запастись маслом и крупами: пшено и гречневая по 15 коп за фунт, мёд великолепнейший по 45 коп за фунт, масло сливочное 1р 20 коп сколько угодно.

Сын Шура, работавший заведующим отделом калькуляции завода «Красный керамик» и проживавший в г. Боровичи Новгородской области, 26 марта 1931 года был арестован. Дело было прекращено 13 апреля 1931 г., и он был освобожден (Книга памяти жертв политических репрессий. НовгКП: т.6, с.65).

В декабре 1932 г. у Муси родился сын Дмитрий, но Ирина возмутилась, что семейная традиция в именах нарушена, и в результате Дмитрия крестили под именем Валентин. Все родственники звали его Валентином всю жизнь, и только при поступлении в Ленинградский Университет и после сотрудники по работе звали его Дмитрием Брониславовичем.

Наконец, в 1932 г. Тернавцев смог устроиться на работу. В сохранившихся в Серпуховском архиве книгах по делам Текстильного техникума имеется запись:

«Приказ по Серпуховскому Текстильному техникуму №32 от 13.09.1932г. Тернавцева Валентина Александровича зачислить преподавателем математики и механики с 01.09.1932г».

«Приказ по Серпуховскому Текстильному техникуму №38 от 27.05.1934г. Тернавцева Валентина Александровича, преподавателя математики, исключить из списка штатных педагогов техникума за неимением часов по математике».

В результате Тернавцев остался без хлебной карточки, так как их выдают только штатным служащим. Удалось получить на сентябрь карточку 4-й серии, т.е. на 350 грамм черного хлеба. Пришлось несколько раз обойти весь Серпухов в поисках работы. Был в ФЗУ – никаких уроков в подмастерских курсах для него нет. На «Красном Текстильщике» обещали работу с 1-го октября, но сколько именно – неизвестно, так как ожидают новый учебный план. На Литейном заводе просили зайти попозже. Каждый день обходил фабрики, но в четырёх получил отказ, так как на подготовительных технических курсах будут вести занятия свои специалисты. Выручили воинские части, которые считали необходимым поднимать уровень образования командного состава, и Тернавцев преподавал математику старшему начсоставу воинских частей № 1694 и № 1690, готовил группу для поступления в Военно-Воздушную Академию.

По линии Московского Института повышения квалификации преподавал математику, физику и механику директору Леспромхоза и заместителю директора Текстильного треста. На Серпуховском Литейно-механическом заводе №1 эти же дисциплины преподавал в кружке по Техпропу и директору Завода.

Родные в Ленинграде тоже испытывают трудности с деньгами, непросто с работой. Умер Ирин свекор, Щеголев Павел Елисеевич. Здоровье мужа, Павла Щеголева, неважно, обследование показало, что ему надо удалять одну почку. Шура уехал в Свердловск работать на Динасовый завод. Муся пишет отцу о радости, которую они пережили, когда их жильцы Ходоровичи получили телеграмму об освобождении Юры после прошения Александра Васильевича Немитца на имя Сталина о пересмотре дела. Радовались, что Юра отсидел только три года вместо восьми.

Репрессировали Славиного отца, Малаховского Бронислава Сигизмундовича, и выслали в лагерь.

Новый 1934-й год Муся и Ирина вместе с А.Н. Тихоновым встречали у Толстых в Детском Селе. Но жизнь как-то выстраивается. Сёстры поселились вместе в бывшем доходном доме Ванюковой А.И., что на углу Малого проспекта и Ждановской набережной, где в 1920-е годы жил Ф.К.Сологуб, в квартире, которую раньше занимал Толстой; а летом выезжали в Крым или на дачу. Валентин Александрович навещает родных на Пасху или летом, когда нет уроков с учениками. Но на дачу его не тянет, так как со станции идти надо больше трёх верст, а это тяжело. Внук Валечек называет деда «Дедиска», заставляет его читать ему и рисовать, играть в прятки, гулять за ручку, качать на гамаке, подбрасывать в воздух.

В начале 1936 года умер Павел Щеголев. Для Ирины это первое сознательное горе в жизни, ведь смерть братьев Адама и Валентина была в то время, когда по молодости лет она плохо понимала и горе, и жизнь.

В 1937 году в семью пришла беда: Бронислав Брониславович Малаховский был арестован 18 июля по ложному анонимному доносу. Уже в перестроечное время его сыну разрешили ознакомиться с материалами дела. Примечательны протоколы допросов: первые протоколы содержат отрицательные ответы и непризнание в шпионаже в пользу Польши. (Обвинение основывалось на факте знакомства с польским послом.) Но на следующем допросе Бронислав признался в своей вине. Да, в органах НКВД умели выколачивать признания.

Ленинградский мартиролог 1937-1938 гг. даёт такую информацию:

Малаховский Бронислав Брониславович, родился в 1902 г., гор. Ленинград; поляк, б/п., архитектор-художник. Проживал: г. Ленинград. Арестован 23 июля 1937 г.

Приговорён: Комиссия НКВД и прокуратуры СССР 25 авг.1937 г; обвиняется: 58-6 УК РСФСР. Расстрелян 27 авг. 1937 г.

Дело по обвинению гр-на Малаховского Бронислав Брониславович, 1902 года рождения, урож. г. Ленинграда, арестованного 18 июля 1937 года, пересмотрено Военным Трибуналом Ленинградского Военного округа 8 января 1958 года.

Постановление от 25 августа 1937 г. в отношении Малаховского Б.Б. отменено и дело производством прекращено за отсутствием состава преступления. Гр-н Малаховский реабилитирован посмертно.

ФИО Малаховская Мария Валентиновна, 1904 года рождения, уроженка Лен-да (так в документе), проживавшая по адресу Л-д, Малый пр., д.1/3, кв. 24, по решению Комиссии УНКВД по Лен-ой области от 10 сентября 1937 года была 19 сентября 1937 года выслана из Лен-да в административном порядке без указания срока высылки как жена осужденного по политич. мотивам.

Решением УВД Леноблисполкома от 15 января 1958 года

Малаховская Мария Вал-на в связи с администр. высылкой реабилитирована.

Мусе назначили высылку в Кустанай, но после хлопот А.Н.Толстого её выслали в Алма-Ату, где, как оказалось, вновь прибывших никого не оставляют, а отправляют в деревни. Муся поехала в станицу Талгар – это в 26 км от Алма-Аты, - искать комнату и при возвращении назад попала в автомобильную аварию, шофер погиб, а она чудом осталась в живых. Второе чудо: благодаря нечеловеческой энергии, самоотверженности, уму, обаянию и смелости Ирине удалось добиться разрешения для Муси остаться в Алма-Ате. Муся верила, что это всё по молитвам отца. В его письмах она находила утешение и поддержку. В Алма-Ате можно каждое воскресение ходить в храм, можно каждый день читать Евангелие, которое Мусе подарила Ал. Ан. Альбова (жена о. Николая Альбова) и которое всегда с ней. Но до сих пор ничего не известно о судьбе Бронислава – её Славушке.

На Ирину и её мужа Натана Исаевича Альтмана целиком легла забота о матери и племянниках Кате и Вале. Надо хлопотать об обмене жилья, о переезде, о продаже вещей.

На зиму Мария Адамовна с Валей приехали к Мусе в Алма-Ату, жили тихо и уютно. Перед Новым 1938 годом Мусю уволили с работы в библиотеке Строительного института, и она пошла на курсы машинописи. При очередной регистрации в милиции ей выдали справку на пять месяцев вместо паспорта. Её подруги Надя Розанова, Лидочка Щуко, Рина Зелёная поддерживали как могли своими письмами и посылками. Высылал посылки и Тернавцев, несмотря на свои материальные трудности.

В январе 1938 года еще удар - арестовали Шуру и выслали в Салдинский лагерь Верхотурского района Свердловской области. К счастью по приезде он попал на работу по своей специальности бухгалтера. Если бы ему пришлось, как и всем другим, ходить на рубку леса или сплав, то было бы гораздо хуже. Его жене, Ляле Няга, удалось добиться разрешения на передачи и передать тёплые вещи.

В мае Мусю перевели в Уральск (Западный Казахстан). «Алма-Ата – это рай, Уральск – это ад»- так отзывалась Ирина об Уральске. На лето к Мусе поехала Мария Адамовна с Катенькой. Тернавцев встречал их на вокзале в Москве. Целый день провозился с этим, но Саратовский поезд опоздал на 7 часов, и он уехал, так и не дождавшись их отъезда, который пришлось отложить на следующий день. Мусю навестили также Ирина с Лидочкой Щуко, привезли разные вкусности от Радловых и Тихонова. Шерстяные чулки прислала Наталья Васильевна Толстая, жена А.Н.Толстого. Муся переписывается с Шурой, высылает ему книги. О Славе никаких известий, Муся пробовала высылать деньги на БАМ, но они вернулись.

Летом 1938 г. Тернавцев никуда не ездил, так как Вера Федоровна была очень плоха. Он помогал ухаживать за ней, бегал за покупками, в аптеку и т.п. Он очень удручен её болезнью, для него лишиться такого друга было бы страшно чувствительно и больно. Даже у Нестерова почти не бывал, некогда. С осени начались уроки, но в Москве он ухитряется бывать почти каждую неделю. В январе скоропостижно умерла сестра Веры Федоровны, Елена Федоровна, и Вера Федоровна, больная, почти безногая, осталась одна. И в каждый свой приезд в Москву Тернавцев занят её делами.

На Мусины хлопоты о переводе из Уральска ей предложили Котельнич. В апреле 1939 года Муся переезжает в Котельнич, предварительно заехав в Москву, где отогрелась душой среди добрых друзей. Муся очень жалела, что отец не мог быть с ними на Пасху, когда все ходили к заутрени, а потом разговлялись. Перед отъездом забежала на минутку к Нестеровым. Как писала в письме Мария Адамовна, «городок Котельнич гораздо лучше Уральска, но тоже противенький, нельзя сравнить с Серпуховом».

В мае 1939 года Ирина простояла 14 часов в очереди к секретарю Берии. Натан ей туда приносил бутерброды. Она подала заявления о Мусе и о Славе. Дело Славы обещали пересмотреть. Из разговоров узнала, что Слава был в конце 1937 г. в Ташкенте, а в 1938-1939 г. на Колыме, что ему дали 8 лет, главное, что он был жив и здоров – так сказали люди, случайно видевшие его примерно полгода тому назад.

В июле Тернавцев побывал в Москве у Михаила Васильевича Нестерова, а от него поехал на неделю к Мусе в Котельнич, к которой уже прибыли Мария Адамовна и Мусины дети. На обратном пути заехал к Ирине в Ленинград.

Незадолго до смерти Вера Федоровна составила завещание:

«Гор. Москва, одна тысяча девятьсот тридцать девятого года, август третьего дня, я, нижеподписавшаяся, Торгуд Вера Федоровна, проживающая в г. Москве Вспольный переулок д.17, к.3, настоящим завещанием на случай моей смерти делаю следующее распоряжения:

1. Всё моё имущество, какое только в день смерти моей окажется мне принадлежащим, где бы таковое не находилось и в чем бы не заключалось, я завещаю в полную собственность мужу моему Валентину Александровичу Тернавцеву.

2. Примечание 2-ое к статье 922 Гражданского кодекса мне известно.

3. Первый экземпляр настоящего завещания хранится в делах 1-ой Московской городской нотариальной конторе (ул.Кирова, д.6), а второй выдается завещательнице Торгуд В.Ф.

Подпись. За оформление взято 10 руб.»

26 августа 1939 года скончалась Вера Федоровна. Последний месяц Валентин Александрович был при ней, подмывал её, выносил горшки, забавлял шутками, бегал в лавки, в аптеку. Умерла она, как говорится, у него на руках. Уход за ней очень измучил его, и от скорби душа разрывается: этой утраты ему никто не заменит. Он сам читал отходную, сам клал в гроб и на кладбище давал последнее целование, и первый бросил комок земли в её могилу. Похоронили её на Ваганьковском кладбище рядом с её сестрой, под огромным деревом, хорошо и благообразно.

В записной книжке Тернавцева имеется запись:

Вера Федоровна Тернавцева – Торгуд,
Родилась 14 апреля 1880 г,
Скончалась 26 августа 1939 г 1ч15мин дня
Ваганьковское кладбище, Васильевская алея, 12 участок (около Журина и Бахрах)
№ конторы кладбища 10944.

Примечание: сегодня на Ваганьковском кладбище сохранилось захоронение Журиных разных лет в виде камня из черного гранита в рост человека с выбитым на нём крестом и рядом захоронение Бахрах, за ними пень от старого дерева и неухоженные, порушенные захоронения. Те новые, что приведены в порядок, находятся, по-видимому, на месте могилы Веры Федоровны Торгуд и её сестры.

Еще в ноябре 1938 года Шура подал заявление в Президиум Верховного Совета с просьбой о пересмотре его дела, но ему даже не сообщили из Управления лагеря о том, что заявление его отправлено по назначению. Через некоторое время он подал второе заявление на имя Наркома Внутренних Дел. Извещение об освобождении пришло 17-го октября 1939 года. Освободили его, пересмотрев дело по жалобе по распоряжению от 1 октября Воронежского областного Управления НКВД за недоказанностью обвинения в связи с прекращением дела. Выдали паспорт и соответствующую справку. Два дня Шура добирался на лошади по бездорожью до Верхотурья и 19-го октября выехал домой на ст. Хромпик, ж. д. им. Кагановича, Первоуральский динасовый завод. Какое счастье, что Шура дома и его не угнали дальше на север.

Валентин Александрович отправил Мусе две посылки с яблоками, а для Шуры послал сахар, чай, носки, полотенце, даже носовые платки и т.п. – у Шуры всё поизносилось, а часть покрали в лагере. Со здоровьем у него неважно: он сильно истощен, и с сердцем плохо, к тому же много курит. Ему нужно усиленное питание, но нет главного – масла. Ко дню его рождения Ляля хочет испечь настоящий крендель.

В Котельниче все храмы закрыты. В Уральске, хоть и редко, но всё-таки Муся ходила в храм, а теперь невозможно. В магазинах исчезли все продукты. Стоят сильные морозы до -43 градусов. Ссыльные ходят греться к Мусе, у многих положение хуже, так что она не ропщет, но тоскует без церкви. Валечка ходит в детский сад, но иногда болеет: то краснуха, то ангина. Ему исполнилось 7 лет. Подруги не забывают Мусю, помогают, чем могут. На зимние каникулы приезжала Ляля Осокина с денежным и продуктовым подкреплением. Дина Радлова прислала 150 рублей, писала письма Надя Розанова. В январе 1940 года у Кати был сильный приступ аппендицита, и Мария Адамовна с Ириной замотались в хлопотах: Кате надо делать операцию, а все больницы заняты раненными. Ирине с трудом удалось устроить Катю на операцию. Сразу появились трудности с деньгами. Вообще в Ленинграде жизнь стала тяжелая. Автобусное и трамвайное сообщение сокращено, по часу приходится простаивать на остановках, ожидая трамвай. За всем очереди. В Котельниче все школы заняты военными, и когда начнется у детей учеба, не известно

Ирина хлопотала о разрешении для сестры приехать в Ленинград на 10 дней, собирала подписи разных орденоносцев и партийцев. В том числе подписи братьев Маршак, Самуила и Ильи, и Чуковского. И подала просьбу в НКВД рассмотреть дело Муси независимо от дела Малаховского Бронислава. Муся волновалась и надеялась на помощь отцовских молитв. Она очень верила в его молитвы, ведь не один раз они её выручали. Разрешение было дано, и в феврале Муся с сыном и Лялей Осокиной выехала в Ленинград, где пробыла 25 дней. Накануне её отъезда из Ленинграда приехал Шура, очень слабый и больной. Муся повидала всех друзей, была у Наталии Васильевны Толстой, и она читала свои воспоминания, хорошо написанные и интересные: о своём детстве, о Есенине и Дункан, об Иване Бунине. И трижды была в храме.

По возвращении в Котельнич Муся отправила своё письмо на 6-ю сессию Съезда Советов. Для неё Пасха в этот год была грустной:16 апреля 1940 года Шура скончался, и к тому же закрыли церковь, которая была в 8 км от Котельнича.

Среди ссыльных ходили упорные слухи, что все жены получат по 5 лет, значит, Мусе сидеть еще 2,5 года. На лето к ней приехала мама, и Ирина привезла Катеньку. Мария Адамовна чувствует себя неважно, очень слабенькая, ей стараются все помогать, и Катенька помогает тоже.

В Кирове таким ссыльным, как Муся, уже выдали паспорта, но всё равно надо ходить на отметку раз в месяц, и берут подписку о невыезде. Некоторые ленинградцы получили паспорта и право выбора города для проживания. Очень немногих ссыльных даже освободили. С продуктами в Котельниче плохо, да еще везде сокращения. Но Муся пока работает в Льнотресте и получает 200 рублей. Очень выручают посылки Валентина Александровича. И как греет душу помощь друзей, например, посылка Лены Сегал или письмо от Николая Аркадьевича из Архангельска, хорошее сердечное письмо со словами соболезнования по случаю Шуриной смерти.

Весной Валентин Александрович тяжело заболел: у него рудная жаба,- так что иные ночи думал, что умирает. Не работал с 20-го апреля, так что даже экзаменов не проводил, так как ходить мог только по комнате. Сердечные приступы, одышка и бессонница вымотали его. Пришлось вызывать «Помощь на дому». Врач выписал, что всегда дают при таких заболеваниях: адонис, валериану, камфару… Немного стало лучше, он смог лежать на правом боку и на спине. Сам ходил в аптеку, даже появилась надежда, что в конце июля он сможет поехать в Москву. Но здоровье поправлялось очень медленно, и мечта о Москве плавно перешла на середину августа. Он продолжал, насколько хватало сил, работать над толкованием Апокалипсиса и подготовил Петру Петровичу часть материала для прочтения. Жизнь стала однообразной, но Валентин Александрович терпел без ропота и против смерти ничего не имел. С утра ему могло быть хорошо, но после полудня хуже, а потом снова лучше. И хотя сон стал лучше, отёк ног прошел, но ритм сердца оставался неправильный, и мучительная одышка его пугала. Конечно, надо бы в Москву съездить показаться хорошему врачу, но ехать еще нет сил, да и денег для этого надо много, и ходить в Москве надо много.

Тернавцев в 1939г. Фото с пропуска В первой декаде августа ему стало лучше, он сам и врачи это заметили. Снова ожила мечта в конце месяца выбраться в Москву к хорошему доктору. Но совсем нет уверенности, сможет ли он с 1-го сентября бегать по урокам. В город ходить он тоже не решается, так как надо на крутые холмы подниматься. И ему очень хочется осенью, в первый же свой приезд в Москву, обнять дорогого Петра Петровича и показать ему свой готовый материал.

Но ему стало хуже, пришлось вызвать Ирину. О лечении на дому речь уже не шла. На санитарной машине его доставили в больницу. Он сам дошел до палаты и как ребёнок с любопытством озирался кругом: он ведь никогда не болел серьёзно и не лежал в больнице. С шутками он слёг на больничную кровать. Это было 26 августа, в годовщину смерти Веры Федоровны. А 28 августа в 12 часов 35 минут Валентин Александрович скончался, пережив свою возлюбленную на один год и два дня.

Как писала Ирина Валентиновна в своём письме Михаилу Васильевичу Нестерову о смерти папочки, небо послало ему лёгкую смерть; он причастился; умер, как настоящий христианин, - не боясь смерти, чувствуя её приближение и принимая её со словами, что он блаженствует. Ирине не было жутко у его смертного одра, его смерть была такой светлой, как закат солнца.

Похоронили Валентина Александровича 30 августа на Занарском кладбище в Серпухове. Несмотря на заверенную врачом телеграмму, Мусю не выпустили проститься с отцом, а мамочку Ирина не стала вызывать, так как она очень слаба. На похоронах были священник и его дети, доктор Поротко, Александра Матвеевна (из Серпухова), жена М.В.Нестерова – Екатерина Петровна, Михаил Александрович Новгородцев и еще несколько лиц. Наталья Сергеевна Тимахович (из Серпухова), Ирина Алекс.(кто такая?) (из Серпухова), Мария Павловна Перцова (была ли?). Варвара Николаевна Данилевская-Письменная,= тетя Валя и Я-Татьяна Ивановна Данилевская

Несколько слов о главном труде Тернавцева – «Толкование на Апокалипсис Св. Иоанна Богослова». Как писала Ирина в письме П.П.Перцову, отец сказал ей, что «в период своей болезни он закончил работу, но именно не успел привести в порядок всё написанное». «О своей работе папочка, несмотря на мой робкий вопрос, мне не сделал никаких распоряжений. Всю его работу я просмотрела, привела в порядок, конечно, как умела, и она хранится у меня». (Фонд 1796. Оп.1, ед.хр.204)

Ирина собиралась в январе или феврале 1941 г. привезти папки Перцову, чтобы он их просмотрел и дал необходимые указания. Еще она хотела навести в Москве справки относительно той части рукописи, которая, как будто находится у машинистки, но она не знает, кто ему перепечатывал, и не может ли Перцов прояснить этот вопрос.

Действительно в архивном материале есть листок, написанный Ириной, с перечнем папок, которые она возила показывать их Перцову.

В 1968 году Ирина продала остатки архива Щеголева Павла Елисеевича вместе с архивом своего отца в Публичную библиотеку.

Рукопись «Толкования» насчитывает 1842 листа, как в машинописном виде, так и в рукописном. Чуть ли не на каждом листе есть авторская правка чернилами и даже карандашом. На многих листах текст есть с двух сторон.

Увидит ли когда-нибудь свет эта по истине колоссальная работа?

Назад Вперед