РО РНБ СПб. Фонд 1000СОП.1968.30/1   - 192

ПЕЧАТЬ ШЕСТАЯ

Л.1

И КОГДА ОН СНЯЛ ШЕСТУЮ ПЕЧАТЬ, Я ВЗГЛЯНУЛ, И ВОТ ПРОИЗОШЛО ВЕЛИКОЕ ЗЕМЛЕТРЯСЕНИЕ…И СОЛНЦЕ СТАЛО МРАЧНО,… ИБО ПРИШЕЛ ВЕЛИКИЙ ДЕНЬ ГНЕВА И КТО МОЖЕТ УСТОЯТЬ?

Кто был тот субъект, на которого обрушиваются изображаемые здесь испытания? Где тот всеобъемлющий  н е к т о, которому грезились такие ужасы и кошмары в космосе? Ведь подобные мысли не могли быть бес-субъективными.

Это гороскоп погибающей всечеловеческой власти государства, которое попыталось в противность Христу утвердить себя на гуманизме, как конечной правде о человеке. Эта вся пирамида властей мировой Империи, вперяя очи в темноту окружающего мрака, вращая очами в агонии бытия и как бы на пороге безумия, высказывает свое последнее credo. Тут у неё отнимаются космические предпосылки без возможности всякого возрождения в будущем. Потому от этих слов веет таким жутким пафосом рока.

После снятия Агнцем шестой печати у людей власти, начиная от Кесаря и кончая последним центурионом языческого Рима, как первой силы тьмы, которую низверг Христос, исторгнуто было чувство, как среды целесообразной человекобожному гуманизму. Земля, Солнце, звезды, луна и само небо, - всё это по снятии с уст Божиих печати молчания о них, как Его сверхъестественным творениям,- всё это теперь раскрыло свою зияющую антицентричность человеку, и власть, еще вчера освобождавшая народы от капищных страхов, теперь сама потрясена монотеистическим ужасом и перестаёт быть властью. И «сильные мира»- в цепях пред нами, ибо мы будем судить и ангелов. Таков смысл настоящего цикла видений.

И КОГДА ОН (т.е. Агнец) СНЯЛ ШЕСТУЮ ПЕЧАТЬ, Я ВЗГЛЯНУЛ, И ПРОИЗОШЛО ВЕЛИКОЕ ЗЕМЛЕТРЯСЕНИЕ, - говорит Иоанн.

Какое землетрясение? Где? Когда?

Это землетрясение душ человеческих, которого Рим никак не ожидал. В государственном понимании римлян земля была не физическим телом, а globa (земной шар – пер. ред.) с приросшими к ней рустиками и рабами и обрабатывающими её автохтонами, не покидавшими никогда своего домашнего очага, - была общечеловечна и едина до последних краев своих.

Это не люди, как ζώον πολιτικον (политическое животное – пер. ред.), люди были явлением природы и входили в разряд стихий, ибо везде люди этой породы одинаковы из-за интересов политики. (Грубая рабочая сила.) Верное решение вопроса о человеке, достигнутое на одном месте, будет верно повсюду.

А так как земля есть единое, вечно молчаливое и неотъемлемое обиталище человеческого рода, то решение это возносило решившего на высоту власти, повелительная сила которой будет действенна и над всей orbis terrarum humana (земной круг человечества – пер. ред.)

Конечно, государство очень и очень нуждалось в этих крепких и терпеливых, как сама земля, людях, неотрывно земных.

Вот мысли, которые бродили по всем ступеням живой пирамиды нового Вавилона и Египта, «где и Господь наш распят»

А тут по снятии Агнцем шестой печати вдруг кончилось это великое молчание земли, земля заговорила, открылась о ней некая совсем иная правда. Связи между великими частями Империи, которые были так надёжно упрочены за центром и тем привязаны друг к другу, - теперь стали повсюду ослабевать, рушиться и обрываться. Языческая радость жизни, крепость плоти, непотрясаемая твердь земного неба, - и всё это было разрушено конём черным, конём красным, конём бледным.

Разноплеменные массы населения, которые стояли дотоле под верховным воздействием человекобожной власти на единой плоскости земли, «естественно» кормящей и живой, потрясались в судорогах восстаний, варварской анархии и варварского сепаратизма.

Италия, Ахаия, Малая Асия, Сирия, Египет, Африка, Испания, Галлия, Британия, Германия, – эти десять частей - то та, то другая выдвигали своего контр-императора и тем подымались, как махина, над остальными. Не успевала одна такая местная гора рухнуть с шумом и грохотом разрушаемых городов, как другая провинция облекала порфирой своего узурпатора, притязавшего на такое же высокое и всесветное значение. Был момент, когда на востоке и западе сразу действовало до 30 императоров, каждый из которых желал других низвергнуть. Можно себе представить, какие повсюду происходили подымания и опускания политической почвы действием всех местных восстаний. Столица была несколько раз переносима с запада на восток и опять обратно в Рим. Когда на одном конце империи было спокойно и наместники, поставленные из столицы, кое-как держались, на другом вспыхивал мятеж в войсках или восстание в народе, и всякая власть проваливалась, открывая неверность собственную и договоров.

Но и этого мало. Одну область унижал голод, другую возносил на вершину довольством урожай. Чума желала то же еще в большей степени.

Все узы гражданского союза расторгались, никто не был безопасен ни в чести, ни в имени, ни в жизни своей, нигде не находя себе пребывающей тверди под ногами.

Резкими подземными толчками и расходящимися кругами волнами из множества внезапно возникающих новых высот и средоточий власти, и случайных понижений благополучия, социальная почва под ногами этих государственных титанов действительно колебалась и всюду давала трещины и расселины.

Скоро встречные токи политического сцепления между провинциями пресеклись тяготением к политическому не бытию и эти провинции - махины и представляли собой глыбы бесформенности membra dissecta (рассеяные члены – пер. ред.), бьющиеся в судорогах варварского сепаратизма и анархии. Ни на какой союз во всемирном масштабе, ни на какое единение власть не могла больше опереться. Римский колосс твердо-железный безвременно обратился в громадную развалину.

Иметь единой латинскую речь и 20 варварских диалектов, видеть руины колоссальных построек вместо удивительных шоссе, Капитолий до Тибра без перерыва заболоченным.

Digast-ы (дигесты пер. ред.) дрожали в руках. В умах современников это запечатлелось чрезвычайно глубоко.

*** Наступил анархический период Римской истории. Словно вырвались на свободу демоны разрушения и насилия, чтобы попрать закон, права, верность, нравственность и благоденствие народов.

{На обороте листа:

В своем «Предисловии к Иезекиилю» Иероним слезно восклицает: «погасло ярчайшее светило мира… разрушена глава Римской Империи… в лице одного города погиб весь мир.». Смотрел на висевшую на стене огромную государственную карту Римской Империи и не узнавал ее.}

Л.5

И нашло свое выражение в скорбных словах таких умов, как Иероним и Августин: «Обращая галлов, египтян, африканцев, испанцев и сирийцев в римских граждан, как могли Императоры ожидать, что такого рода разноплеменная толпа будет верна интересам Рима?»

Тут очевидно имеется в виду эдикт Каракаллы, давший всем жителям Империи равные права римского гражданства. Детский вопрос. Будто такие вещи происходят по «ожиданиям» императоров. Некто иной тут ожидал и действовал в событиях. Кто же?

Пока  г у м а н и з м,  разлегшись в душах народов на трёх материках своим единосущных туловищем, связывал все провинции, до тех пор был genus humana (человеческий род – пер. ред.), жизнь казалась простой, дневной, и все кругом отлично знали, что каждый должен делать и чего требует жизнь, это страны держались в мысли и власти кесарей как  е д и н а я  з е м л я - orbit terrarium.

Теперь же со вступлением на путь богоборства гуманизм был низвергнут, его злая сущность смертельно ранена повсюдным откровением бытия Божия, и земля потрясалась в великих содроганиях голода, кровопролитий, чумы, утрачивая твердь вечного дня.

Каждый Император, каждый новый его соперник со здравым умом, глядя перед собой глазами, широко раскрытыми от ужаса, видел это землетрясение. Это зрелище страшной непонятной жизни кругом, шаткая и неблагополучная земля стала самым подлинным и глубоким достоянием власти, её неотъемлемой онтологией, а не субъективным мирочувствием того или иного лица, захватившего власть.

 Теперь кто бы ни восходил на этот роковой трон мира, убеленные ли сединами старец, закаленный ли в боях мужественный воин, увертливый софист, легкомысленная женщина или доверчивый ребенок, - все видели эту жуткую правду о земле

{На обороте листа: Самая важная сторона жизни человека протекает не в сфере действительного и ощутимого. Сокровеннейшие глубины, в которые заглядывает душа человека – дали, грёзы… Внешность становится пустым звуком}

В этом заключалось всеобщее отрицательное решение вопроса о неспособности гуманизма быть метафизической подосновой все-человеческого государства и genus humanum (человеческого рода – пер.ред.).

Но это землетрясение не было для власти только theatrum solis magnum (великий театр – пер.ред.), внешним спектаклем, наблюдаемым из Палатина. Из дальнейшего узнаем, что во власти происходит также внутренний катаклизм – интеллектуальный.

И СОЛНЦЕ СТАЛО МРАЧНЫМ, КАК ВЛАСЯНИЦА, И ЛУНА СДЕЛАЛАСЬ, КАК КРОВЬ…

Небо, как грифельная доска

Империя охватывала все народы и племена земли, «ходящие под солнцем»… В солнечные дали будущего уносилась и творческая энергия государственного строительства. Власть, приученная к похвалам и лести, как к дневному свету, не ведавшая неисполнимых задач перед собою, наивно, по-звериному была уверена, что люди, вещи и отношения исчерпываются тем, что она узнает о них при свете солнца. Телесная сила воинов, эти железные мышцы их рук и ног, прочность и блеск доспехов, отточенные мечи и копья, послушно движущиеся стройные четырехугольники когорт и легионов, обильные продовольственные обозы, мимика подобострастной преданности военачальников и царедворцев, - вся эта видимая внешность триумфальной обстановки, на которую солнце набрасывает свое покрывало с его успокоительной пестротой и красочностью, принимаема была властью по язычески: за истинно реальную основу государства, так что они клялись Солнцем и непреложной славой света его. Также и внутри пирамида власти была построена по солнцу.

{И волки появились бесчисленными стаями из лесов, поедали тех, кто оставался в живых, и великий страх обуял многих старейшин городов, что села останутся без населения.}

{На обороте листа:

=Только тут стало понятно, в чем заключается творческая сила красок. Краски составляют не только обаятельное свойство внешних предметов, а нечто духовное, открывающее душе значение предметов.

=Чрезвычайно гадательное будущее, какое было у всех военных людей того времени.

=Это исконное умение военных делает автоматом своих сотрудников и народ в безгласное стадо послушное.

=Им казалось, что холод мира сливается с холодом их души.

Теперь военачальники только и думали, что о ниспровержении венценосца, честолюбие и победа которого возбуждали в них род бешенства, скрываемое солнцем. Неуловимые враги, прячущиеся во всех областях управления, под личиной преданности со страшным постоянством добиваются гибели своего повелителя. Каждый «благополучно царствовавший» повелитель мира знал, что ни один из его предшественников не кончил своею смертью… Ах, Солнце, Солнце, где ты, чтобы осветить всё это, где твоё огненное око?}

Каждый подчиненный был обращен к своему начальнику праздничным лицом, солнечными сторонами своих душевных декораций, - и так вверх до самого Кесаря. Златотканый покров солнечного дня.

Думалось, что кто владел этой физической силой и этими внешне обнаруживаемыми при свете солнца сторонами покорства, тому и обеспечена власть. Это был какой-то непрерывный праздник солнца.

А тут вдруг очам власти открылись иные о, какие трагические перспективы в людях. Совершалось нечто странное: всё внутреннее передвигалось наперед, а внешнее отступало назад. Горький опыт научил понимать, что военачальники только и думают, что о ниспровержении Венценосца, у каждого приближенного в душе бьется целое море опасных замыслов, совершенно не освещаемых солнцем. Честолюбивые мечты и узурпаторские планы, тщательно скрываемые под торжественной маской преданности, по плодящиеся где-то в подпольях духа, теперь у всех опрокинулись наружу, обступали Кесарей и в торжественных заседаниях Сената и на официальных выходах в залах Палатина и в далеких походах. По едва заметным жестам, по уклончивости словами военачальников Божественный повелитель старался угадывать назревающий заговор. Только ощупью с прозорливостью военного человека они могли разбираться в этих махинациях и опознавать, что готовится в непроглядных потёмках чужих душ, кто надёжен, и кто опасен, и где притаилась голова этой гидры.

Их тревожило даже спокойствие в армии, ибо это было только отсутствие доказательств, которых они жадно искали, ибо каждый благополучно царствовавший повелитель мира хорошо помнил, что ни один из его предшественников не кончил своею смертью

И вот теперь по какому-то мановению оказывалось, что эти злые темные пропасти душ не есть случайный привесок к освещенной солнцем внешней триумфальной стороне людей и отношений, а они то темные теперь и выступили на первый план по сю сторону тела, как та основа, где родятся решения, колеблющие государство и откуда тянутся своими корнями все эти чудовищные произрастания зла и политических потрясений.

{На обороте листа:

Дни, Дни! Но дни воплощали только вечную ночь

Изысканные яства подносили им на блюдах. Из золотых кубков вкушали они подкрепляющие напитки…Но ими утрачен был эмпирический план мира.. Солнце погасло… Кто поймет это?}

С тех пор эта изнанка человеческой природы – властолюбие, неблагодарность, ложь, вероломство, злоба, жестокость, осуждение, трусость, предательство - выпятилась наперед своими пороками, и стала преследовать власть на всех ее ступенях. Опыт требовал ясности, но обступила тьма.

И даже у себя в тесном домашнем кругу довереннейший вольноотпущенник, любимый евнух, собственные дети, жена, - каждый из также них смотрел на Кесаря этою же чернотой своего существа, и она одна и та же у всех сливалась в какой-то сплошной мрак, изолировавши его mare tenebrum (море тьмы – пер.ред.), не освещаемая солнцем.

Константин Великий казнил жену, родного сына.

И солнце теперь уже не сияло по-прежнему в опрокинутой чаше небес над Империей. Оно совершенно бессильно было разогнать эту повсюдную темноту, ибо само было власянично черное, как дыра. Ночь страшная спустилась над всею пирамидой власти, и будущее Империи утонуло во мраке.

И ЛУНА СДЕЛАЛАСЬ, КАК КРОВЬ

Если тьма объяла и землетрясение расстроили всё здание центральной власти, от которой исходил закон народам, то, казалось бы, что муниципалы бесчеловечных городов, которые были столь управляемы из центра, теперь должны расцвести. Но произошло нечто иное. Кто будет давать теперь защиту слабым? Кто будет карать преступления? – бия себя в грудь, спрашивали старейшины городов.

Вот почему особенно страшно и беззащитно стало на безлюдных площадях и улицах ночью. Мягкий дремотный свет луны, прежде располагавший к спокойному отдыху, - теперь стал пугать (как пособник злодейству)

{На обороте листа:

И когда луна заходила за крыши домов, они отправлялись с отмычками и веревочными лестницами}

О, этот неверный свет. Он делал слепыми и сонными честных тружеников и хозяев, а зрячими только разбойников. Высокий забор, крепкие двери, колотушка сторожа, злые псы на цепи, ночные обходы вооруженной стражи, - и всё-таки ночь не давала желанного покоя в этих благоустроенных городах с акведуком, театром, форумом. Рассказы о кровавом лихом деле, что вчера ночью стряслось над домом первого богача, куда бежали смотреть на перерезанные горла и проломленные головы, и слухи о том, что постоянно творится на окраинах – потрясали умы жутким ужасом.

Люди чувствовали, что в городах они не живут больше под охраной славного, как солнце, pax romana (мир Рима, Римская империя – пер. ред.). Ни в одном городе Империи теперь ничья жизнь не была в безопасности. Всякий civis romanus (римский гражданин – пер. ред.) чувствовал, что из-за каждого угла, в тени каждого дерева его подстерегают убийцы и грабители, которых ночь сделала теперь своими главными героями. А лунный свет только помогает и покрывает.

Кровь сегодня ночью, кровь вчера, кровь завтра при тщетных криках о помощи, и нет никого сильного, кто бы остановил злодеяния. Точно вбирая в себя кровавые отблески всех этих слухов и дел, которым они служили пособниками, луна, как свежая рана круглая и чудовищно сочилась кровью, разливая ярко красное зарево по небу. И казалось, это кровь внушает всем блуждающим по ночам лунатикам крови еще пущую дерзость на смертоубийство, и вся земля готова захлебнуться в крови

 Теперь это больше не была белая луна идиллий, но луна роковая, опьяняющая взволнованных сограждан и служащая лишь источником кровавых наваждений в сознании, туманящимся неотступными мыслями о крови. Теперь только и можно было смотреть на неё, эту луну. И в ясную безоблачную ночь и в ночь бурную, когда едва показывается из-за убегающих облаков.

Во всех городах Империи было одно и то же.

{На обороте листа:

Ветер революций рвал небо и землю.

В древних религиях воспринимали небесное тело, как одушевленное и разумное существо.

Это позволяло им связывать свою судьбу с движением звезды}

И ЗВЕЗДЫ НЕБЕСНЫЕ ПАЛИ НА ЗЕМЛЮ, КАК СМОКОВНИЦА, ПОТРЯСАЕМАЯ СИЛЬНЫМ ВЕТРОМ, РОНЯЕТ СМОКВЫ СВОИ..

Что значит это? О каком ветре тут говорится? Что за не зрелые смоквы?

С древнейших времен в душе у народов земли и пастушеских, и мореходных жило мистическое чувство звезд. Правда, во многих случаях оно побуждало к созданию самых фантастических мифов и иногда заставляло делать себе из звезд светящихся Молохов, поклоняемых в страстях сердца и беспомощности темного ума. Но, тем не менее, это мистическое чувство звезд, робкое и почти невыразимое облагораживало все религии и отрывало от земли и луны. В течение тысячелетий служило оно для человека неиссякаемым источником устремлений к горнему миру. Смертным чудилось, что в молитвах и экстазах они как-то переходят через грань, отделяющую действительность от мечты.

Как будто чувство осязания должно было пробежать длинное, длинное расстояние в совершенной темноте, чтобы войти в соприкосновение, как будто эти предметы светящие были удалены от них на расстояние годов пути. От первых дней бытия телом и осязанием человек живет на земле, а зрением на звездах. Звезды обезглавили людей.

Жрецы пели звездам гимны и избранные ими люди подолгу стояли на высотах с воздетыми руками, ожидая минуты, когда душа их отделится от тела, магнитически привлеченная лучами звезд – далеких светил.

С высоты этих экстазов они чувствовали сожаления о грубых и плотских людях, которые не понимая тайны этой, пресмыкаются во прахе.

Звезды подымали как-то без крыльев вверх. Звезды странно колдовали душу, так что снилось, будто летаешь, сам не можешь сказать, где был. На звезды умилялись, чувствуя премудрость небес.

Маяки волхвов.

И от наития этих новых чудодейственных сил становилось несказанно приятно и страшно.

Но вот из Ассиро-Вавилонии, этой родины и чернокнижников, и точных наук, и государственного гуманизма, как бурный ветер, поднялось иное учение о светилах и полетело и свило себе гнездо в Александрии - дерзкое, поспешное и определенное: будто небо это звездная машина круговращательная, геометрически-правильно устроенная и движущаяся по законам механики. Изучив эту машину, мудрецы действительно предсказывали ежегодно повторяемые, правильно размеренные из года в год солнцестояния – летние и зимние. Верно исчисляли фазы луны, подметили неизменное место Полярной звезды на небе и правильно переменяемые по временам года становища всех созвездий. Имея звезды и солнце над головой, они плыли, не ошибаясь, куда хотели без всяких богов.

Из этого астрономического позитивизма уже выброшено было, как детское, мистическое чувство звезд. Ибо тут не оставлялось на небе никакого места ни богам, ни Богу Истинному, «сотворившему вся». Это дерзостная мысль о мироздании, родившись на Востоке, поднялось, чтобы обтечь землю вслед за государственным гуманизмом. Вместе с ним оно было принято как необходимый спутник в уме властью Кесарей в Риме, как воинствующая государственная идеология Империи. Стоики, эпикурейцы, педагоги взялись за его распространение с рвением новообращенных.

С этим учением Кесари вступили в полосу бесстрашия против богов и Бога в союзе безжалостности против побежденных народов, и несчетных, как песок морской рабьих масс и подвергали гонениям астрологов и волхвов.

Вот откуда указы их были исполнены мощного космического пафоса. На крыльях римских орлов бурно неслось это натуралистическое восприятие звезд во всех концах Империи.

 Подобно «с и л ь н о м у  в е т р у» над древними религиями народов спешно летело оно, врываясь в умы, быстро перестраивало их, а потом играло прежними наивными мыслями о звездах, как ветер играет волосами на голове

Везде равнодушно освобождало оно умы людей от всяких капищных страхов потусторонних, ни на минуту нигде не давая одуматься, воинствовало против «богов», почти без слов, и Бога

{На обороте листа:

В душе находить тот таинственный порог смерти, за который не может переступить нога живого человека}

Истинного, и везде, убивая в сердцах мистическое чаяние победы над расстоянием и световой тяжестью плоти, иного пути к звездам. И везде по пути этого ветра оказывались опрокинутые алтари, совиная глушь в храмах, провалившиеся ступени портиков, зарастающие чертополохом и плющом жертвенники.

Но эта ложь обратным ударом отомстила за себя Кесарям.

Звезды – подлинно таинственны, премудрость неба. Они потусторонни земле, но обогащают землю, как чертога будущего просияния плоти, ибо отстоят от земли на расстоянии не механически победимом, а на расстоянии нравственно побеждаемой смерти и тяжести, так же как власть отстоит от народов. Власть Кесаря и народы – вечно враждующие друг против друга, оба эти момента лежат не на одной плоскости.

Власть – это нравственный закон, погибающие от вражды народы и люди – это факт. Власть императорская была трансцендентна по отношению к народам земли, завоеванным ею, для единства и примирения. В этой трансцендентности и была сокрыта тайна небес, начаток победы над физическим тяготением – над поднятием вверх и опусканием вниз, тайна верха и низа… , и тайна звёзд. Но тут по мановению снятой Агнцем печати власти, высокие звёзды вдруг начали представляться отдалёнными от земли на расстоянии механически победимом, и этим молчаливо введены в круг предметов, до которых можно добраться, подставив лестницу, либо добросить камень пращей, т.е. «п а л и  н а   з е м л ю», из мистических стали только физическими.

Приведши к Спасителю  маяки волхвов рухнули на землю…. Вся звёздная слава материи рухнулась об землю.

Разумеется, всё это произошло молча, без словесной полемики в банях, в школах и на площадях.

Но как понимать дальнейшие слова о «НЕЗРЕЛЫХ СМОКВАХ, РОНЯЕМЫХ СМОКОВНИЦЕЙ»?

Астрономический нигилизм – это бурно несущееся воинствующее учение о звёздах и небе в действительности способно было убивать интимное чувство звёзд в душах лишь там, где оно было, как скороспелое обобщение,  м и с т и ч е с к и  н е д о з р е в ш е е;  где было утрачено предчувствие той полосы в вечной смерти и абсолютно нежилой бездны междупланетной, которая на самом деле отделяет звёзды от земли…

Нет права экстраполяции эллипсирования.

Является вопрос: если бы это детски-наивное мистическое чувство звёзд было дозревшим, то чем оно должно было бы завершиться?

Звёзды влекут человека ввысь и в то же время наполняют его сознанием своего ничтожества. Но и это не всё. Далёкие и высокие, они издревле вызывали трепет в сердцах, веяние какой-то сладостной терзающей грусти, которая всегда охватывает при соприкосновении с миром иным, столь близким, и в то же время столь непонятным и далёким.

Это чувство – не субъективно и не случайно в человеке, а подлинно, реально и универсально. Его издревле знали не только жрецы, пастухи и мореплаватели, а любой поселянин и больше всех дети.

Что же значит оно? Это срастворение ума человека с умом Ангелов, которое есть начало пути Господня. Это первое внушение о вечности, которое заложено в сердце каждого человека, приходящего в мир.

Но только в Христианстве этому эмбриональному чувству даваемо было завершение, ибо здесь каждый верующий удостаивался в потрясающих переживаниях крещения во имя Отца, и Сына, и Святого Духа вкусить интуицию нравственной победы над смертью и тяготением.

И в дальнейшем росте у первых харизматов и анахоретов всякое приближение к Богу Небесному, и всякое возвышение одной личности, соделанное Богом над множеством других во имя нравственного закона в монашеских ли киновиях, в войсках, в εγγόλησι–ях, в муниципиях, были высотой не убивающей, а животворящей. И христиане чувствовали в каком-то зрелом пророческом экстазе, что не лестницей, не вержением камня и не крыльями птицы, а верою, кадильным дымом молитвы и мистического преображения плоти побеждается во Христе смерть и это тяготение долу, т.е. к небытию.

«Утвердившись в любви, они могли постигать со всеми святыми, что широта и долгота, и глубина, и высота» (Еф.III, 18). Только избранник Христов преображенный подымался ввысь, в небеса отверстые, и телом своим сублимировался в звёзды при переживании радости, о которой никакой язык не в состоянии поведать, а не падал на землю, как незрелая смоква, роняемая смоковницей при сильном ветре

Власть же Императорская в безумии человекобожия, обрушиваясь гонениями на христианские общины, где деялось это откровение о звёздах, вытравляла из души языческих народов всякие начатки этого таинственного чаяния. Но это удавалось лишь там, где оно было недозревшим, только там звёзды падали на землю и угасали, как глаза, закрываемые смертью.

Так человекобожная власть стала источником метафизической порчи всего античного человечества. Убивая в народах это волнующее чувство трансцендентности звёзд, власть тем самым обезглавливала их, губя в них восприимчивость к какому бы то ни было иерархическому началу, но души же она убивала, и интуицию трансцендентности себя самой, и тем лишалась блеска, чести, повелительности и смешивалась с чернью.

 И народы после этого не могли на неё смотреть иначе, как на простое фактическое состояние, против которого всякий бунт законен. Ибо закон падения звёзд, падения листьев, падения добродетели и падения власти – один и тот же: от бытия к небытию.

И НЕБО СКРЫЛОСЬ, СВИВШИСЬ КАК СВИТОК,… несокрушимая твердь земного неба.

Во всех древних религиях языческих была детская радость о небе священном. Для всякого бесспорно было, что оно населено богами, так же, как земля людьми. Оно было распростёрто над землей в покаяние людям. И когда открывалось оно своими облачными вратами, то каждый луч солнца, благовествуя о милости богов и благоволении, нес прямо от престола богов на землю радость о милости и благоволения.

Закон богов, написанный на небе, еще стоял там, легко читаемый и священный.

Эта орфическая радость, хотя часто и была затемняема скорбями жизни, однако оставляла в душе смертных неизгладимый след, как бы второе «небо» - coelum cordis (сердце небес – пер. ред.). Вот откуда рождалось у гомеровских людей такое детское веселие душ. Оба эти неба находились в каком-то таинственном и непонятном отношении друг к другу. Но эта неясность не угнетала, так как казался до дна пронизанным теогоническими процессами и человек в них также принимал участие.

{На обороте листа:

Они по-прежнему порывались уноситься в птичью воздушность неба, а попадали в какую-то иную высь, в которую не полетишь птичьими крыльями}

С утверждением же Империи в государственном мирочувствии победило ассиро-вавилонское восприятие неба. Небо – несокрушимая физическая твердь, - это не больше, как объективное пустое пространство бесконечное. Силы, держащие небо с его самодвижущимися светилами в равновесии и порядке – те же, что движут любой мертвой машиной на земле. Это простые силы природы, физики. Ничему сверхъестественному тут нет места. Никаких Олимпов там нет. Никто не заботится ни о геометрической правильности путей своих светил, еще меньше помышляет как о святости человека и справедливости на земле. Такое механическое воззрение на устройство вселенной, если и не было выражено в эдиктах власти и формулах науки, то для Императорской власти служило молчаливо принимаемой предпосылкой и оправданием политического принципа бессердечия, бесстыдства и ненасытного захвата по отношению ко всем народам земли. Все провинции потонули в бесцельной пустоте

Мир сделался широк и доступен во все стороны, но стал бесконечной чужбиной для человека и человеками потеряны были ключи к его внутренней жизни. Все учреждения религии и иерархия уничтожаются на земле. Теперь небо имело враждебный вид, как крышка гроба, захлопнулось над землей, и земля стала под ним сырою тюрьмой. Отсюда все потонуло, и пошло у народов чувство глубочайшего разъединения и заброшенности, бесцельной пустоты и ощущение своего безмерного сиротства на земле, ибо люди никогда больше и никак не могли представить себе тех «небес», где обитает Бог.

Так у целого ряда поколений языческих народов, утративших родные святыни, закрылось и coelum cordis, и стало невозможным, какое бы то ни было, внутреннее домостроительство совести. Теперь государственный гуманизм, не встречая больше никаких отпоров, нес с собой всюду на крыльях римских орлов чудовищную завоевательную мораль факта и торжества более сильного, мораль оправдания всех преступлений, необходимых в борьбе за порабощение других народов земли.

Но вот по снятии Агнцем шестой печать и после появления во всех городах Империи этих странных христианских общин с отверстыми небесами над собой, человекобожными Кесарями вдруг стала овладевать иная интуиция: пространства – оно не субстанционально, а функционально, но функция не их, а чья-то. И когда они с запрокинутой головой обращали взор свой в пустую высь небес и потом возвращал его назад к тайникам собственной души, у них рождалось новое и безмерно тягостнейшее чувство границ мира, точно стенок тюрьмы, и сознание своей роковой замкнутости от них. Недопущение прорыва для человека снизу, но прорываемость его сверху – Богом.

Теперь в человекобожном бреду они больше уносились мыслью не в воздушность небес, а в какую-то иную высь, в которую не попадают крыльями. Этот свод, покоящийся в пространственной выси и в пространственном далеке, есть не физическая твердь, а гневно свившаяся завеса, скрывающая судилище Божие, откуда вот-вот грянет возмездие. Несмотря на все старания подавить эту мысль своими последними силами, они чувствовали неумолимое проклятие.

Этот гневно свернувшийся свиток небес стал служить теперь объяснением к земной действительности с её усобицами десятилетиями, голодом, чумой и землетрясениями. И грознее всего было то, что эти небеса теперь черные, как грифельная доска, были враждебно сомкнуты над пирамидой власти, обращая в ничто её повелевающую силу.

И ВСЯКАЯ ГОРА И ОСТРОВ ДВИНУЛИСЬ С МЕСТ СВОИХ.

Власть Кесарей для осуществления идея человекобожного единочеловечества не останавливалась ни перед какими географическими преградами – высокие хребты Альп, Пиренеев, Балкан, Киликийские склоны Тавра, отделявшие страну от страны и народ от народа, и служившие целые столетия надежнейшими опорами их самостоятельности, человекобожные императоры преодолевали смелой прокладкой военных дорог с легкими извилистыми подъемами, по которым перебрасывали легионы с осадными машинами. А чтобы достигнуть островов и архипелагов, разъединенных водною бездной друг от друга и от материков, они располагали могущественной флотилией вооруженных галер с прикованными к скамьям гребцами, и в пафосе достигнутого человекобожия восклицали: «нет больше гор на земле, нет островов на море» и смело готовы были устремляться в бесконечные голубые дали к новым завоеваниям и захватам, шагая через моря и горы

Все провинциалы потонули в бесцельной пустоте

Но вот по снятии Агнцем шестой печати вдруг открылось, что ничего не достигнуто, все как-то сделалось иным и переместилось – заднее наперед, а переднее назад. Вдруг открылось, что внутренний душевный мир заморских и островных подданных и этих покоренных заальпийских, запиренейских и забалканских народов этот душевный мир и есть самое существенное в них. А он по-прежнему остается недосягаемым. Оказалось, что эти защищены не горами и не темной нирваной моря, а какими-то духовными рубежами.

В области духа есть свои непереходимые высоты, свои непереступаемые пропасти и непереплываемые бездны. И теперь вдруг по какому-то невидимому мановению из-за географических островов и гор стали выступать на передний план бытия эти духовные грани, эти обособления, отодвинув территориальные преграды назад, как несущественные. Перед этими же духовными преградами повелительная сила Кесарей оказалась бессильной и перестала быть властью. И сердце сжималось от страха перед непонятным. Кто поймет это?

Тут тоже пропасть, которая постоянно разверзается властью и солнцем, небом, звездами

И ЦАРИ ЗЕМНЫЕ, И ВЕЛЬМОЖИ, И БОГАТЫЕ, И ТЫСЯЧЕНАЧАЛЬНИКИ, И СИЛЬНЫЕ, И ВСЯКИЙ РАБ, И ВСЯКИЙ СВОБОДНЫЙ СКРЫЛИСЬ В ПЕЩЕРЫ И УЩЕЛЬЯ ГОР И ГОВОРЯТ ГОРАМ И КАМНЯМ: ПАДИТЕ НА НАС И СОКРОЙТЕ НАС ОТ ЛИЦА СИДЯЩЕГО НА ПРЕСТОЛЕ И ОТ ГНЕВА АГНЦА, ИБО ПРИШЕЛ ВЕЛИКИЙ ДЕНЬ ГНЕВА ЕГО, И КТО МОЖЕТ УСТОЯТЬ?

Чьи это слова?

Это не суеверный испуг перед привидениями, показывающимися по ночам, и не крик о помощи беззащитных людей, боящихся за свое личное благополучие. Нет, тут изображено душевное состояние каких-то погибающих титанов Власти.

{На обороте листа:

Они всячески (пытались – ред.) вырваться из могущественных тисков этой второй действительности, которая обессиливала их. Они судорожно хватались за конкретную обыкновенную действительность в надежде, что тяжелый кошмар сейчас пройдет и все эти ужасы и страхи прекратятся, и жизнь снова войдет в привычное счастливое русло прежних веков. Кесари и вся пирамида власти думали, что воистину существует одна и только действительность. Это и было для них самым несомненным оправданием их человекобожия}

И это не случайный припадок ипохондрии у некоторых отдельных кесарей и их наместников. Нет. Это перманентное состояние ума «царей земных и подчиненных им вельмож и тысяченачальников и всех сильных мира», т.е. множества людей, связанных в живую пирамиду власти. Это вопль всечеловеческой Империи после того, как у неё была разоблачена и потрясена злая сущность гуманизма. Погибающий genus humanum!

Но где и когда, в каких законодательных актах, в каких декларациях или иных письменных памятниках выразилась эта мрачная философия?

Лично Кесарей в последнее столетие перед падением больше не опьяняло сознание своего человекобожия, даже когда им говорили, что их считают высшими существами, в руках которых находится счастье рода человеческого. Приближенные под наружной маской энергии, воли к действию на пользу государства жило отчаяние.

Они по собственному почину пошли на разделение Империи на Восточную и Западную половины, каждая со своим Императором и вспомогательными кесарями. Но никто из них ни устно, ни письменно не высказывал этих положений ни в совете с высшими сановниками, ни со ступеней трона, строгое осуждение своей совести от потоков крови, ни идущим в бой легионам с походной колесницы, ни даже близким друзьям в застольной беседе.

И, тем не менее, эта философия, как вопль немого, стояла в душе всех этих повелителей над родом человеческим с середины II века и кончая Диоклетианом, и даже дальше.

{На обороте листа:

Опорой им служила безмерная трусость и ничтожество. Они искали в себе самих и не находили ничего, кроме пустоты и страха и бессодержательности.

Они обладали физической храбростью, но внутреннего мужества в них не было. Они не знали такого угла, где им можно было бы чувствовать себя в безопасности. Это была слепая борьба в темноте.

Когда они начинали думать тяжелые и неясные кошмары. Им хотелось бы, чтоб действительность зависела от каприза их как мечты

Так утомляла и обессиливала их борьба мысли с привидением, что (неразб.) войны настоящей радовала их

Здесь они впервые знакомились с боязнью измены стен вдруг стали на каждого приближенного смотреть испытующим подозрительным взглядом.

Эти гордые, неприступные люди на фоне пресмыкающихся евнухов и вольноотпущенников.

Как имя той судьбы, которая гонит меня?

Коней они не понимали!

Это племя великое, величайшее, какое только знала земля, - племя, призванное и готовившееся в течение долгих веков к делу управления миром, теперь поражено внутренним бессилием вследствие недостатка побуждений и упований – именно в то время, когда оно получило в свои руки распоряжение мировым наследством.

Такое безотрадное провественное настроение государственного племени явилось неизбежным результатом новых обстоятельств, в которые оно было брошено судьбой. Все прежние времена римлянин верил в самого себя, в свои учреждения и всего больше в свое государство. Оно было для него Teatrum solis magnum (великий театр – пер. ред.)

Здесь на пороге новой Империи, которая будет относиться к Христианству по-иному, перед нами разоблачены те мысли, которыми они из гордости не решались делиться со своими самыми доверенными сподвижниками и cоmit-ами (римское (а затем византийское) должностное лицо – пер. ред.), и те слёзы, которыми они, скрывшись во внутренние покои дворца, плакали, ломая руки от отчаяния, … и потом гордые, задыхаясь от должностной мании величия, опять, как ни в чем не бывало, выходили в тронный зал к ожидающей их аудиенции толпе.

Можно ли поверить, что эти титаны, продолжавшие стоять в священной позе божества, которые еще не утратили способности законодательствовать и наводить трепет на утлые народы, сами лучше хотели бы быть заживо зарытыми в пещерах, извиваться как черви под камнями, чем испытывать муки этого неведомого им раньше библейского монотеистического страха.

Что же, собственно, могло вызывать эти крики и мольбы о спасении?

Зрелище мира, каким он являлся без Бога и лишенным всяких божественных наитий. Власть утрачивает эмпирический план мира. Внутреннему взору каждого человека, стоящего на высоте власти, открывалась иная онтология orbis terrarium-а, пугающая тайной своей нравственной знаменательности.

Железные люди – как Траян, Деций, Септимий Север, Аврелий, Диоклетиан, еще недавно поднимавшиеся до самого высокого напряжения государственной гражданской энергии, на которую только способен человек, - все под конец дней точно в каком-то припадке безумия искусанным языком навзрыд молят и протягивают руки в бездушным камням, чтобы те закрыли их, завалили их, - те скалы, мертвое молчание которых они когда-то приветствовали в начале своего пути, как себе помогающее.

{На обороте листа:

Эти люди после этого были с сильными руками и с пустым сердцем.

Государство, воздвигавшее преследование за веру, которую оно само уже давно утратило.

Здесь не чувствуется никакой связи с географической действительностью, ни великолепием построек, ни орнаментов Палатина или других резиденций.

Какая–то пещера мира, (неразб.) мучительно тесной пещеры (!)}

Они верили, что ни на земле, ни на небе нет над ними власти, кроме них самих и что нет такого ужасного злодеяния, за которое они были бы духовно наказаны. Приняв это, они думали, что с этих пор станут совершенно свободными и счастливыми.

Страдания жизни увеличиваются прямо пропорционально увеличению сознательности. Люди низшего типа – солдаты одичалые – чувствовали все это в самой слабой степени. У настоящих же людей эти страдания достигали самой высокой степени. Тот же, в ком жил гений властительский, страдания становились безмерными.

Обезлюдела земля. Звери.

Весьма мало людей осталось и те как тени.

Шатаются с/с развалины процветавших некогда городов и великолепных храмов}

Особенно убивает тут единодушие этих криков об убежище. Вот ужас и трепет богоборцев вчерашних пред судом Божиим.

Как оно могло родиться? Они желали быть уничтоженными, дабы не являться пред лицом Божиим.

Кесари, законы которых были столь же повелительны на суше и на море для народов трёх материков, как законы Бога, наместники разбросанных на трёх материках провинций величиной в огромное царство, военачальники, двигавшие легионами и бросавшие десятки тысяч людей на смерть, богачи, которые под защитой этой власти не знали счету своему золоту, сокровищам во дворцах и хлебу в латифундиях. Но что особенно неожиданно, что вместе с ними стенают и рабы. Изгнанники дня жалеют о потерянном свете и жаждут вновь увидеть его. Люди, которые под этой властью находили только жалкий удел подневольного скота, вдруг нашли общий язык с сильными мира, - все своим недовольством теперь вопиют одно и то же. Как понять это?

Значит, у всех у них билось одно и то же сердце? Да, значит, так. Ибо без Бога, без веры во Христа все равно преступны, все стонет и трясется и везде обаяние человеческой судьбы.

Всех, кто носил в душе гуманизм, эту роковую «освободительную» ложь о человеке, - всех их теперь обступила ужасающая онтология мира под черным солнцем меланхолии, под грузом тяжелого неба. Деций, Галерий, Максенций, Аврелиан, Диоклетиан скользили мыслью по исчезающим в развалинах городам, где некогда расцветала муниципальная жизнь, остатки властительного разума цеплялись за обломки великого строительства: падающие акведуки, разваливающиеся термы и амфитеатры. Между городами исчезали дороги, гибли сады, столетние масличные сады Африки. Везде одичалое, полувымершее население. И везде земля смешана с кровью и прахом человеческим. О, они навсегда теряли способность смеяться!

{На обороте листа:

Он строил себе резиденции, увесистые, как крепости, крепости роскошнее дворца с лучистыми балюстрадами, дворец, зловещий как тюрьма, тюрьму, молчаливую как могила.

Они все время держались за рукоятки меча.

«И от гнева Агнца

Его кротость – истина становится казнью для нераскаянных. Так страшно лишиться части в высокой премудрости Царства Его в преимуществах искушений: через Христа.

Они строили резиденции, в резиденциях - дворцы. Стены дворцов казались тонки, строили толще стены… слабы.. Скалы, горы, падите на нас.

Этого мало. Разделил Империю на две половины. У каждой Империи еще по цезарю. Образовалось четыре столицы одновременно с четырьмя дворами, и те же заботы о безопасности учетверились}

Омрачаемые дурными предзнаменованиями относительно исхода последнего задумываемого государственного предприятия - restitutio orbis (восстановление мира – пер. ред.), угнетаемые сознанием жизненного бездорожья, трепеща при каждом блеске молнии и при каждом ударе грома, больные более не телом, но душой, находясь в постоянной тревоги за свою жизнь, они стали скрываться уже не в столицах, а в особых резиденциях. Здесь они ограждали себя высокими стенами, за которыми взад и вперед ходят воины, ударяя о землю копьем, стражей у ворот, особо более доверенными отрядами телохранителей во внутренних покоях, рабы, спавшие поперек дверей, толпою еще более доверенных евнухов у дверей спальни… Пробой пищи и питья.

Но и это не успокаивало. Не веря так и детям, они, ложась спать, клали с собой под балдахин ложа меч. С жадностью усвоили восточный этикет, который их делал почти недоступными для простых смертных.

И это даже Константин Великий, вынужден казнить собственную жену и чуть ли не всех детей, и все-таки метался, не находя безопасного места на земле: переносили резиденции из Рима в Никомидию, из Никомидии в Милан, в Равенну, в Сирмиум, в Трир, опять в Рим и, наконец, в Константинополь. Разделил власть на две, а дворы на четыре.

В этом судном гороскопе вскрыт глубочайшего значения катаклизм, который происходил в мирочувствии. этих государственных богоборных титанов. Священная поза божества у власти рухнула.

Власть уже не могла себя сознавать человекобожной и светской без всякой тайны в себе и свободной от всякой ответственности и кроме той, какую она сама себе придумала. В власти под влиянием муки монотеистического страха рухнуло внешнее материалистическое восприятие мира, и она в величайших страданиях совлекалась освободительного плена гуманизма.

В дальнейшем же, с Константина Великого, она в каждом акте законодательства будет чувствовать себя притянутой на суд Подлинного Вершителя человеческих судеб на земле - Единого Истинного Бога Творца неба и земли и разгневанного Агнца.