Ч.II. Гл.5. ВИДЕНИЕ СЛАВЫ БОГА ОТЦА

РО РНБ. Фонд 1000.СОП.1968.30/11. Л.72-89.

Глаголы к Ангелам Церквей Асийских умолкли, и видение седмисвещника отступило от Иоанна. Но можно ли было думать, что этим ограничится дело Христа на земле? Из посланий к этим (сим) Церквам видно, там ещё нет общечеловеческого спасения. Там есть только то, что могло бы в отдельных городах служить подготовкой к нему и преддверием. Это нечаянные школы святой добродетели, крохотные, как горчичное зерно, с детским небом над собой и с горизонтом, хватающим не дальше своих городских стен и ионийского архипелага

Над Христианством же от начала горели обетования безмерно большие. Все Церкви (неразб.) живут среди неразъяснённого тварного (неразб.) мира.

Тогда чего же ещё не доставало этим откровениям о семи церквах?

Недоставало раскрытия творческой тайны о космосе. Не доставало факта власти верховной, государственной – не власти от мира сего, а от Христа, и которая, служа λογος-ом и выразителем этой космологической тайны, ниспровергала бы всякую ложь о христианском мире, являясь в истории строителем святой πολιτι-и, нового универсального государства, orbis христианского, с отверстыми небесами над собою – Г р а д  Б о ж и й, обнимающий все христианские народы.

Это и было показано Иоанну в последующих грандиозных видениях. Ему было открыто, что примитивы Церквей из категории бытия Ангельского христианства городского неизбежно, под угрозой угасания, должны перейти в иную категорию высшую – бытия вселенского, мирборящего. Поэтому здесь символика уже не одета в оболочки морали городского быта, а прямо ведёт к познанию высших мистических реальностей и ставит нас пред лицом последних тайн о человеческой природе, о грехе мира и судьбе.

Весь этот переход будет осуществляться в величайших бурях истории, через страдания, которые иногда по жестокости своей способны будут возбуждать сомнения в милосердии Божием к своей твари и исторгать даже у праведных Иовов стоны упрёка и жалобы: «Доколе, Господи?». И так как Христианство с первых шагов разорвало всякую связь с богоотвергнутым порядком ветхозаветным и синагогой, – то в качестве пролога над этими событиями, имеющими происходить среди языческих народов, принявших Христианство, открывается слава Бога Отца Небесного.

«И ТОТ ЧАС Я БЫЛ В ДУХЕ» – говорит Иоанн. Под этим он разумел ещё более высокую ступень пророческого ясновидения, нежели то, в каком он созерцал семь светильников Малой Асии. Все 12 языков огненных Апостольского вдохновения. Тут впечатления телесной тяжести у него погасли, Земля растаяла под ногами, а крылья уже распахнулись во всю ширь его орлиной природы, – и он бездонными зеницами очей увидел «дверь, отверстую на небо». И вот потусторонние сущности, которые составят основу всех будущих грехопадений и тысячелетних соблазнов, сделались для него осязаемыми в своих очертаниях и начали являться чреда за чредой, раскрывая драму противостояния Святого Всемогущего Бога и мира, погибающего в грехах – жатва – и знаменуя конечную победу Вселенской Церкви, Брак Агнца – тысячелетнее царство – и tremendum mysterium (внушающая ужас, непостижимая тайна – пер. ред.), суд миру и второе пришествие Христа. А Иоанн в трепете смотрел и видел.

Что же явилось ему?

Над едва прозябающими малочисленными и слабыми Церквами в Малой Асии, составившимися из этих вчерашних язычников, распростёрлось всё ветхозаветное  н е б о  пророков. Теперь это трагическое небо таинственным дыханием своим будет постепенно расширять горизонты сих церквей, претворяя их во вселенское собрание, δευτερωσις-ы. С тех пор христианство «необрезанных» воистину стало библейским и могло утверждать о себе, что вся святыня Ветхого Завета стала исключительно его достоянием, к нему долгим подготовлением, а драгоценные обетования будущего, данные некогда Аврааму, Исааку и Иакову – его будущим. Ибо над синагогой (она с повязкой на глазах ослепла, конец её царству) и еврейством это небо закрылось навсегда, так что отныне вся чёрная богоборная вражда иудеев против Христианства – это будет не борьба Ветхого Завета с Новым, а борьба лжи сатанинской против святыни истины обоих заветов.

 «И ВОТ ПРЕСТОЛ СТОЯЛ НА НЕБЕ, И НА ПРЕСТОЛЕ БЫЛ СИДЯЩИЙ»

Отец Небесный – Иегова Эллогим, Бог древних откровений, воинствующего имени которого набожные евреи не дерзали громко произносить ни за чтением Торы, ни даже в молитве, кого не могло назвать никакое человеческое слово, Бог Ревнитель, – восседал на престоле в зените небес. Он – Верховный Живой источник истины, всякого бытия и жизни видимых же всех и невидимых. Святость, всеведение и могущество Его неизменны от первых дней творения. Облечённый в неизречимую лепоту, утопая в ослепительно разящем свете, Он окружен странными зооморфными существами. Бесчисленные сонмы умов Ангельских, как млечные пути звёзд, на Него взирают в страхе и хвалебном трепете. Он – вне мира, Он – высоко над миром, но перед Ним всё мироздание лежит внизу обнаженно, ибо Он семью мановениями воли своей «сотворил этот мир из ничего». Всё создал святым, крепким и бессмертным. Зло, страдание и смерть вошли в мир против Его хотения. И этому миру зла будет конец. Тут же находится истинное объяснение и всему, что должно произойти в дальнейшем с Христианством и его противниками среди языческих народов, ибо здесь у Престола Отца Небесного сосредоточено кормило всей человеческой истории.

«И СИДЯЩИЙ БЫЛ ПОДОБЕН КАМНЮ ЯСПИСУ И САРДИСУ…»

Иоанн не дерзнул описывать святое лицо Бога Саваофа чертами нравственного совершенства и благоволения, молчаливо и багрово от гнева было это Лицо. Только среди камней Иоанн едва подобрал сходственные предметы, дабы передать впечатление. Яспис – яшма пятнисто-коричневая с прожилками. Сардис мглисто-бардовый, точно раскалённый огонь, так грозно и строго Лицо это было.

Странно, что Лик Бога Живого мог быть подобен камням неодушевлённым, немым и глухим (каменное лицо, каменные глаза), когда внизу на многие тысячи лет раскинулось зрелище бедственности человеческой жизни, исполненной греха, заблуждений, вражды и позора, – и оттуда несутся крики отчаяния, тоски, стоны болей, проклятие судьбе, жалобы и мольбы о помощи.

Что могла означать такая каменноликость? Это значило, что Бог видит, но не хочет смотреть, слышит, но не хочет слушать всё это. В гневном исступлении Он суров, строг, грозен и неумолим – как камень. Так неужели же Бог – не жив вовсе или стал жесток, что способен сеять и излучать только всепоглощающее отрицание и ужас…

Нет, тут в человеке дело. Ответственность за зло на нём тяготеет. Он во всепоглощающем падении. Потому для Бога пощадить жизнь – значит возвеличить грех и ложь. В этом загадочном уподоблении выражена мысль чрезвычайной глубины и бесконечно-страшная для нас человеков. «Не любите мира и всего, что в мире. Мир во зле лежит», – внушал Христос ученикам эту грозную истину о богоотверженности мира и ожидающей его участи. «Мир – огню блюдом», и рядом с этим «Всё передано Мне Отцом, и Отца никто не знает, кроме Сына и кому Он захочет открыть» (Мф.XI, 27). Этим удостоверяется всеобщая поголовная виновность и отверженность человеческого рода. Отныне милостивое обнаружение Творца к человеку будет совершаться в Сыне, в Нём одном. С момента воплощения Сына и взятия Им на Себя вины за грех мира, всякое познание Бога, как Отца, может достигаться человеками не иначе, как через Агнца, через Его страдальческий подвиг.

Вот почему для всего, что вне Агнца и Его семи Церквей, т.е. для всего, что составляло и будет составлять обширный, самодовольно счастливый и мнящий себя независимым «мир сей», – Бог не благодушный Отец. Он яростно непреклонен и бурно суров, видом подобен раскалённому камню немому, мутно-багровому – яспису и сардису. Он затаил дыхание, едва сдерживая его до времени, ибо дыхание Его – пожар миру. Он свят, свят, свят. Такова грозная сущность отношения Бога Отца к миру и сатанинской лжи о человеке и человеческим преступлениям, его наполняющим. Отсюда ни с чем несравнимая трагичность единоборства Агнца с грехом. Отныне конец в язычестве наивному неведению греха, конец эстетическому благодушию! Отсюда же и пронзённость всего созданного подвигом Агнца христианства языков. «Плачу и рыдаю, егда помышляю смерть». Но Бог хочет возбуждать в твари не ужас и страх бездыханный и не каменными чертами Лица Своего сеять подневольное чувство рабов. Цели Его иные. И вот: РАДУГА БЫЛА ВОКРУГ ПРЕСТОЛА ВИДОМ ПОДОБНАЯ СМАРАГДУ…

В дни древние радуга была поставлена Богом после потопа в знак того, что уже не будет больше никогда поголовного истребления плоти на земле. (Химический состав воды изменился, и став аномальной в природе, она стала отражать). Много веков спустя через пророка Исаию Бог подтвердил, что в грядущем царстве Мессии завет примирения и милости будет столь же непреложен, как и завет с Ноем, данный в радуге. (Ис.LIV, 9-10) Эта же радуга, от престола сияющая над кровавой бездной мира, как залога прощения, была предвидена и Иезекиилом (Иез.I, 28), который восклицает: «в каком виде бывает на облаках во время дождя, такой вид имело это сияние кругом».

Яшмосардный Бог – это значит, что, несмотря на всю гневную непреклонность Бога Отца к миру, цель домостроительства не гибель, а благодатное примирение Творца с тварью. Бог, сидящий на Престоле славы, в конце истории даст человечеству отраду дней и простор. К этой цели Бог ведёт рукою твёрдой.

Вот почему СМАРАГДУ уподоблена эта теофаническая радуга Нового Завета. Изумруд – особенно твёрдый камень, прозрачный, нежно-зелёный. Это знак непоколебимой прочности устраиваемого Отцом Небесным благодатного примирения с Собою, которого не в силах будет разрушить  никакое возмущение демонов на небе, никакие политические бури и блуд плоти на земле.

И ВОКРУГ ПРЕСТОЛА ДВАДЦАТЬ ЧЕТЫРЕ ПРЕСТОЛА; А НА ПРЕСТОЛАХ ВИДЕЛ Я СИДЕВШИХ ДВАДЦАТЬ ЧЕТЫРЕ СТАРЦА, КОТОРЫЕ ОБЛЕЧЕНЫ БЫЛИ В БЕЛЫЕ ОДЕЖДЫ И ИМЕЛИ НА ГОЛОВАХ СВОИХ ЗОЛОТЫЕ ВЕНЦЫ.

Бог против лже-рода человеческого, сложившегося на земле, но Он не против человеческой природы. Он с человеками. Самое близкое и самое высокое место в средоточии Его славы занимает сонм людей. Они – метатроны Ему. И это не черви, ползающие у подножия Его. Нет, на особых двадцати четырёх престолах эти мужи как бы соцарствуют Ему. Кто же они и где царства их?

Это древние хранители веры в богоподобие человека – пращуры и прапращуры Христа и Христианства. Это ветхозаветная Церковь долгих и усталых ожиданий и разрозненных надежд. Она через промежутки времени среди разных народов идолопоклонских культур выдвигала мужей, которые давали смысл всей истории допотопным и после-потопным временам. Некоторые из этих пращуров Христианства были взяты живыми на небо. Но все они хранили память об утраченной святыни первых дней бытия человеческого в раю у смеющихся рек Месопотамии и чутким ухом прислушивались к освободительному обетованию о Мессии, который придёт во плоти, когда семя жены поразит главу змея.

А где же их царства?

Простодушные земледельцы, по терниям и волчцам, по поту лица своего познавшие проклятие земли, задумчивые пастухи, кочевавшие по звёздам за своими стадами, богобоязненные судьи, целомудренные жрецы, честные цари, вдохновенные пророки, проходившие обличительное служение в разные эпохи и у разных народов, маги, ворожившие по звёздам и учившие символам, понятным только имеющим уши. В знак победы над страстями и тёмным идолопоклонством своего времени на головах их горели венцы. И свет их душ белел сквозь тела, образуя одевающие покровы.

А где же их царства? Как копна содержит много снопов, сноп много колосьев, а колос много зёрен, – так и эти князья духа: каждый представлял вершинную точку целого ряда связанных с ним поколений до него и поколений после него. Это их царство.

И вот ныне они явятся свидетелями исполнения древней надежды на преобразимость плоти, которая окрыляла праведность их на протяжении тысячелетий. Собственными очами из-под навеса седых бровей, они узрели теперь, с какой точностью дух Ветхого Завета исполнится на Агнце, и среди ликования Его брака раскроется в деле Его креста победа над смертью, спасение народов, тайна творения и пакибытия.

При жизни они не знали друг друга, но здесь, на небе сошлись в один общечеловеческий сонм друзей Божиих и противников лжи сатанинской о человеке, что смерть – естественный удел человека. Как 24 серебристо-снежных копны стояли эти старцы согбенные вокруг Престола Божия на небесной пажити.

И ОТ живого ПРЕСТОЛА превознесённого ИСХОДИЛИ МОЛНИИ, ГРОМЫ И ГЛАСЫ. Откровения, угрозы(?), интуиции.

Бог – Законодатель природы. Бедственное состояние вселенной. Среди раскрывшейся сгораемости и колебимости в бытии всего созданного ветхого падшего мира неслось от Престола потрясающими раскатами непоколебимое и несгораемое имя Божие в сиянии святости и (неразб.): «Аз есмь!»

Бог – высшая реальность, а не мир.

Это те же громы нравственного Закона, что и на Синае, – но здесь они встречаемы были хвалебными хоралами Ангелов и рокотом гуслей представителей истинной человеческой природы. На земле же они будили внушениями принудительных интуиций и идей бури в душах, производя величайшие потрясение гордых царств. И при сверкании каждой молнии вдруг души этих живущих(?) на земле народов обнажались до последних глубин (инфрасфер), раскрывая звериные недра своих социальных психоорганизмов, ибо что ни народ, то новый грех, новый клубок преступлений.

Одно и то же безумие самообожения в Вавилоне, в Персии, в Македонии, Папстве, Византии, в Германии, в Испании, в Англии тщилось охватить племена, истлевающие во вражде и грехах, в  е д и н ы й  р о д  человеческий, мнящий, что нет над ними власти ни на земле, ни на небе. Люди вообразили себя титанами.

Но как одна морская волна прогоняет другую, – так и народы те: один «великий» в диком смятении невозвратно погибал пред другим, ещё «более великим». Теперь же в Риме, – этом последнем становище титанов, которое соединило в себе все предыдущие, – небо, землю и воды морей, созданные и благословенные Творцом, человек повернул против Бога, ставшего плотью и воскресившего плоть, и ими закрывает себя от Лица власти Божией над природой, ими же закрывает от себя и смерть, и в безумии пытается утвердить свой престол выше престола Божия.

И Иоанн увидел, что воистину достойно и праведно, что Лик Божий для всех них не может быть иным как раскалённо-каменным и грозящим.

Поэтому пресечь дела сынов земли стало делом милосердия Божия, ибо без этого люди склонны будут пойти во зле и богоборстве ещё дальше и тем ещё более отяготить свою участь в последний день.

И вот всеправедный Бог указывает Ангелам своим поприща казней и испытаний, которыми надлежит потрясти титанизм человеческий на земле и сокрушить опоры, на которых он держится. Эти откровения и заклятия нравственного Закона, приговоры и угрозы найдут исход праведной ярости Сидящего на Престоле и негодованию окружающих Его непорочных сонмов. Отец Небесный хочет быть услышанным в творении, жаждет сочувственных просторов в душах для Своего явления, сердец отверстых для отображения Себя в подобных Ему сынах земли, – хочет излияния милости и щедрот Своих, а Ему противопоставляют труп мироздания, отторгнутого от святых начал первых дней творения грехом, и ещё больше стараются утвердить самих себя в противостоянии Ему. Ангелы же, понимая, что чудо бытия мироздания каждое мгновение может быть Творцом взято обратно, немеют в ужасе при виде раскрывающейся пред ними безумной дерзости человеков, и препоясались, чтобы стать жрецами всемирных отомщений (прещений) за грех против Агнца. И не только в Риме, а и на всей земле.

И молнии гнева Божия освещали ложь мира и виновность человека. Со вне же освещаемые солнцем кровопролития, насилие, народные восстания, порабощения сильнейшими слабых, глады, болезни, содомский блуд. И как завершение этого смрадного гноища смерть. Смерть всякого и каждого, смерть вездесущая. И оттуда, с вечных небес видна стала Иоанну вся эта держава смерти, (ужасные несчастия), ещё прижизненная тьма человеческих душ, над которой не властно солнце, над которой слышался хохот диавола. Краткие миги полупризрачного существования во плоти, окаймлённые обрывами бездн загробных, где последние крики мысли и сопротивление захлёстываются чёрными водами небытия, где всё неразличимо, непонятно и страшно, и где кишат остатки человеческих душ, утерявшие свои имена и не ведающие тех образов, в которых они предстанут по воскресении на суд.

А от живущих на земле всё нарождаются новые и новые тела с такими же преступными душами, которые смотрят в прошлое и неминуемое будущее незрячим студнем своих глаз и в таком же отчаянии умирают, не достигая никаких из преследуемых целей. Трупоносцы несчастные.

Жалкими и преступными тенями низвергаются они туда же поколения за поколениями, как в темницу, ничем не освещаемую, ибо там нет ни звёзд, ни солнца; и сознание бытия без мышления, без вещей вокруг тускнеет и заменяется приглушенным сознанием ожидаемого суда, и души эти там не следят за полётом секунд и не отмечают их ничем. А тела остаются тлеть в навозных ямах, именуемых могилами. И столько этих могил, что вся земля уже сплошь стала перегной могильный.

И вострепетал Иоанн радостным трепетом, когда увидел, что среди этой зыбящейся на земле державы смерти подымают свои огни 7 Церквей Асии.

СЕМЬ СВЕТИЛЬНИКОВ ОГНЕННЫХ ГОРЕЛИ ПЕРЕД ПРЕСТОЛОМ, КОТОРЫЕ СУТЬ СЕМЬ ДУХОВ БОЖИИХ…

Так вот где оказался этот нечаянный седмисвещник Асии. На величайшей вершине бытия, с которой открывается тайна Триипостасности Бога и вся видимая телесная жизнь на земле, и весь невидимый загробный, и ангельский миры. Только здесь, в этих семи Церквах, руки человеческие складываются на молитву с сыновним чувством, именуя Бога Отцом. Эти Церкви, так долго окутанные смиренным незнанием последних своих целей, теперь на небе охвачены будут такими откровениями, которые осмысливая всё творение и повергая их на новый путь единения между собой, углублят и завершат их самих, и создадут из них Храм Агнца – ЕДИНУЮ Вселенскую Церковь, Жену, восприявшую творческую тайну мира и празднующую своё торжество – брак с Агнцем среди обновляемого (преображенного) мироздания.

Здесь зрительные способности Иоанна умножились, и ему дано было увидеть некую часть этого примиренного творения.

И ПЕРЕД ПРЕСТОЛОМ МОРЕ СТЕКЛЯННОЕ, ПОДОБНОЕ КРИСТАЛЛУ

Тихая гладь водная без течения и волн расстилалась под ногами 24 старцев и седми светильников и Иоанна. Это не то бурное море на земле, из пучины которого позднее дано будет увидеть Иоанну Зверя выходящим и с берега которого Иоанн будет созерцать суд над Церковью-Блудницей…

Небесное море это служило залогом той будущей закономерности, когда всё творение в его завершительных отношениях к преображенному человеку станет иное. В чем же тайна этих святых отношений?

Море – стихия нежилая человеку, топкая. На море гибнет человек по действию своей тяжести, которой сам он не в силах победить. Здесь же, у престола 24 представителей человеческой природы и семи Церквей человеческих по образу Христа, ходившего по водам, как посуху, и вознесшегося на небо (1Фес.IV, 17), т.е. Победившего тяготение Своего Тела к небытию, т.е. вниз, – здесь они стояли на этом море, не имеющем под собою дна, но которое для них не гибельно топко. Оно прозрачно, но подобно кристаллу твёрдому под их невесомыми стопами, т.е. держит их на себе, не губя.

И они восторженно поют об этом космическом значении святости Агнца, радуясь, что не дарованием крыльев, а кадильным благоуханием нравственной победы над тяжестью сказалось это преображение.

Тут же пред Престолом Божиим был золотой Жертвенник Кадильный (Ап.VIII, 3) и Жертвенник Всесожжения (Ап.VI, 9). Так что весь Чертог Небесной славы, открывшийся над юными церквами спасения из языков, как их мистическая опора и конечный идеал, – это духовный прообраз Храма, – тот план, по которому были некогда отчасти сооружены материальные двойники его на земле – скиния и оба Храма Иерусалимские, Соломонов и затем Зоровавелев (Ап.XIV, 17). Поэтому разрушенные до основания язычниками рукотворные Храмы те окажутся впредь и ненужными, ибо мистический прототип их с присущим ему жертвенным культом будет выполняться в грядущих веках более совершенным способом: в живых душах христиан, уверовавших из языков (Ис.XXXIII). И этим навсегда рушились иудейские недоумения Иоанна о гибели Храма.

Но что это за небесное пространство бесплотное? Как устроено оно? И в каком отношении состоит к человеческому пространству эллинских геометров, в котором мы и до сих пор проходим на земле свой жизненный путь греха и отсечены проклятьем трудов злобы? Не есть ли это то «небо», которое создано было в первый день и населено Ангелами?

Действительно, бесплотное пространство горнее, в которое вступил Иоанн, было наполнено трепетанием бесчисленных ангельских крыл: там светлые духи иерархически строятся вокруг Белого Престола в ожидании повелений, там же скользят между ними зловещими тенями демоны, откуда слетают и те и другие на землю для исполнения воли Божией как в домостроительстве, так и в попущении зла. Это пространство имеет свою высь, глубь и ширь (Ап.XXI, 16), свои перспективы (идеальных отношений личностей), свою геометрию, свою физическую закономерность, и свою акустику. Оно антропоцентрично, а не ангелоцентрично.

Оттуда в свете молниевидного Лица Саваофа 24 увенчанных старца и Ангелы вечного совета проницают взорами наше дольнее пространство и понимают, что грех есть условие человеческого пленничества в трёхмерном пространстве. Внося ужас нравственного суда в тайну этого нашего пространства, они видят, что его мертвящая трёхмерность зависит от трёх-створности измерений: в высоту, в глубь и в ширь, и обусловлена нравственным отношением к Богу, к себе и к людям вокруг себя. Эти трижды ложные отношения, возведённые в степень всеобщего лже-закона, и создают замкнутость неба над человеком и фатальное чувство места человека в мире, обрекающее его на путь преступлений вследствие тесноты бытия. Вот почему пространство это само становится грехотворным.

Как же в таком случае держится это мироздание, стиснутое среди загробных бездн и столь искалеченное первородным грехом и так потрясаемое новыми, ещё горшими падениями в этих колоссальных становищах человекобожия? Как мир не рассыпается во прах?

Мироздание от начала было уцентровано в богоподобном Адаме. После же падения Адама и всей пирамиды потомства богоподобных, оно держится до дня кончины и суда в связанном состоянии служением неких первенствующих Элогимов, т.е. высших. И вот Иоанн с удивлением и трепетом вперил взор в этих странных и невиданных братьев своего духа. Эти Метатроны (существа) находятся внутри чертога славы и пред Богом, между тем как другие Ангелы слушают изрекаемые повеления Божии как бы из-за завесы.

И ПОСРЕДИ ПРЕСТОЛА И ВОКРУГ ПРЕСТОЛА ЧЕТЫРЕ ЖИВОТНЫХ, ИСПОЛНЕННЫХ ОЧЕЙ СПЕРЕДИ И СЗАДИ, И ПЕРВОЕ ЖИВОТНОЕ БЫЛО ПОДОБНО ЛЬВУ, И ВТОРОЕ ЖИВОТНОЕ ПОДОБНО ТЕЛЬЦУ, И ТРЕТЬЕ ЖИВОТНОЕ ИМЕЛИ ЛИЦО КАК ЧЕЛОВЕК, И ЧЕТВЁРТОЕ ЖИВОТНОЕ ПОДОБНО ОРЛУ ЛЕТЯЩЕМУ

Что Бог Саваоф в таинственных высях небесных восседает на четырёх помазанных «КЕРУБИ», Ζωα (животные – пер. ред.) апостол Иоанн, как еврей, слышал с детства, а в зрелом возрасте, конечно, читал у древних пророков – Даниила и Иезекиила. Но теперь он сам увидел эту изумительную тайну тайн. Апостол Павел называет их «Херувимами славы Господней». Что значит это?

Прочие Ангелы несут служение каждый над какою-либо отдельной частью творения или областью жизни. Есть Ангелы Церквей, ангелы, хранящие прирожденные особенности народов (Втор.32, 8). Ангелы бездны морской, ангелы реки, ангелы ветров и бурь, ангел, имеющий власть над огнём (XVI, 8-9), ангелы звёзд высоких, ангел возмездий, сковавший сатану, Ангелы кони-истребители, Ангел жнец великий и т.п. Херувимы же сии суть духовные гиганты, находящиеся внутри чертога славы, охватывающие мироздание изнутри чертога славы  в с е о б щ и м  о б р а з о м, и таинственно открывают всем творения Бога сокровенного. Эти вседержительные элогимы – Метатроны.

В мире есть одна только тайна: в нём нет ничего неживого.

Элогимы  з о о м о р ф н ы. Но это не в унижение им, потому что сами животные на земле задуманы и созданы Творцом в подобие сим Херувимам небесным. Разница лишь в том, что Херувимы – ипостаси духовные, словесные, не родящие и не умирающие. А животные – существа телесные, бессловесные, родящие и смертные. Херувимы свободны и подвластны только Богу Вышнему, а животные невменяемы и подчинены человеку. В чем же тогда подобие их?

У Херувимов всё существо их исчерпывается многоочитиим туловищем. То же и у животных: хотя плоть рода раздроблена и разбросана на множество особей, имеющих свои очи, но из них смотрит одна душа, которая через то становится как бы многоочитиею, херувимо-подобной, один психоорганизм. И globus intellectualis (умственный мир, духовная сфера – пер. ред.) у тех и у других – один. Херувимы вселены в мир в таком же смысле, в каком и животные. И те и другие  в н е ш н и  миру. И те и другие суть всеобъемлющи, но per enumeration simplex – простые эмпирики, которые дальше единичных фактов и их обычного сосуществования или следования и сложения одного за другим в своём познании не идут. У тех и у других познавательные приёмы одни и те же, у них нет аппарата нормативных общих идей и нет категории долженствования иных творческих возможностей, а значит, и пакибытия. Поэтому и те и другие не могут возвышаться. Они только должны не падать, оставаясь верными своей сущности.

В чем же зооморфность их?

Мир, т.е. небо, земля и море, – это три вместилища населены живыми созданиями бессловесными, из которых главенствующие истолковывают для всего рода своего эти вместилища всеобщим образом, т.е. так, что это истолкование оказывается принудительно верным и для других подчинённых им тварей. Так орёл самый мощнокрылый из всех птиц небесных, его единственным пониманием неба, как тверди, живут и движутся все птицы. Телец – самый смиренный и стадно-распространённый по земле, его восприятию жизни и смерти покорствуют все жвачные. Лев не знает преград своей силе, ибо пред его причиняющей энергией склоняются все твари. И комментируют(?) эти четыре главенствующие животные природы: крыльями механически властвуя над пространством, стадным слиянием побеждая ужас смерти, силой превозмогая всякое посягательство на свою жизнь и обращение себя в небытие – все по-своему, но всеобщим образом, решают загадку о мире.

Так и Херувимы. Вращая зрачками с выражением ужаса и гнева, они с принудительностью судьбы охватывают труп мироздания с четырёх сторон, настаивая на его законности для человека. Они формируют мышление духов бесплотных на небе, а также людей и зверей на земле: заставляя их познавать всё или во времени, или в пространстве, или как тварную покорность, или как энергию причинности, превозмогающую тяготение к небытию. И тем объективируют мироустав вокруг падшего рода богоподобных.

ПЕРВЫЙ ХЕРУВИМ ПОДОБЕН ЛЬВУ…

У этого Херувима Львинотелого с раскрытыми и реющими крыльями между «хочу» и «могу» – полное равенство.

Среди простой временной последовательности вещей и событий он властью строит свою державу, пронизывает «законными» причинениями всех и вся, так что человек не может указать (по его внушению) в опыте ни одного действия, которое бы возникало без причины. И эта связь, какова здесь, такова же и в других местах мира, какова сегодня, такова была и прежде, такою же будет и завтра, ибо шестикрылый Херувим тот вседержителен, всюдубывающ и бессмертен.

Это он, пульсируя во всём наличном мироздании, сверкает в каждом звене причинности то тем, то другим львиным оком достаточного основания, и тем не даёт волевым диавольским бурям греха (богоподобных) человеческого обратить космос в хаос, творение Божие – в мираж и фантасмагорию, дикую нелепость измышления растерянных умов. Накладывая на всё бытие разумный лик свой, он внушает также свои нормы мышления и нам, падшим. Едва мы хотим что-либо понять, то должны это делать не иначе, как в чертах его львиного лика. Призывая для объяснения чего-либо углубляться и восходить вверх по ступеням причин и следствий, Херувим этот с рыкающей необходимостью (причина причин) приводит нас к Первой Причине – к Богу и всю эту державу сил преклоняет к Престолу Творца.

Это особая теория причинности, с чисто метафизическим учением о причинности, как причинений, созданий следствий активным духовным субстратом. Тут устанавливается тесная связь между категориями свободы, причинности и субстанцией. Всё происходящее в мире и, особенно, в жизни человеческой зависит, кроме своих наличных и очевидных причин, ещё от какой-то другой свободы (причинности), более глубокой и многообъемлющей, но зато менее ясной – Лев.

И в хвалебных рыканиях он всю эту державу сил преклоняет перед Престолом Всевышнего. Без этого волевого пронзания причиняющего, исходящего из одного центра, невозможны были бы ни физические связи телесного мира, ни самое простое духовное бытие. Ни один атом вещества не изъят из-под закона сцепления, всюду побеждающего тиранию тяжести, т.е. тяготения к небытию. Ни один ангел, созданный из ничего, не может своевольно опять обратиться в ничто. Без этого разумного управляющего Лика всё творение стало бы слепым и бессмысленным, через него всё глядит тысячью очей, достигая основ. Но это Львинотельный Херувим – святая, разумная, вечно молящаяся ипостась. Как гигантский globus intellectualis aenergicus (духовная сфера энергии – пер. ред.), поющий о Боге, он остаётся  в н е ш н и м  и чуждым ко всему превозмогаемому им. Он – насильственно преобладающ над трупом мира, но не творчески могуч, ибо ничего вновь создать в пакибытие не может, т.к. мир наличный для него единственно воображаемый и доступный.

ВТОРОЙ ХЕРУВИМ БЫЛ ПОДОБЕН ТЕЛЬЦУ. Он хранит тайну Ангельской защиты родовой плоти тварей путём всецелой жертвы пред Творцом и тварной покорности приговору о смерти. Каждая отдельная особь в тельчьей породе так легко и полно сливается со стадной душой рода, остающегося на земле, что ужас индивидуальной смерти побеждён. Но чем? Как? Механическим «приложением к роду своему». Есть жвачка, и он блаженен, не жалея о своей смерти, умирает. Топчется в трёхмерном пространстве.

И так как везде закон рода управляет жизнью тварей, то этот огненный быкообразный гигант, крылатый буйвол, трепеща шестью крыльями, является царём такого бессмертия, ибо несёт в себе механическую победу над вездесущей смертью и тирании её и телесного распада – путём «приложения к роду своему». Всё разлучаемое смертью, он проницательно связывает воедино своего тельчьего существа, исключая хищное, непокорное и бунтующее против приговора Божия о смерти после грехопадения первочеловека. Как мощный globus intellectualis immortalitatis (духовная сфера бессмертия – пер. ред.), огненозрачный Телец сей увековечивает эту родовую плоть живых существ на земле в противовес ежеминутно повторяемых смертям особей, делающих смерть привыкаемой, и в неустанной жвачке хваления преклоняет ко Престолу Бога Вышнего всю свою кроткую державу бессмертия. Ибо смерть – ложь. Она хотя господствует, но не вечнует. В ней ничто не обобщается. Но такая херувимская победа вовсе не преодолевает злой сущности смерти.

ТРЕТИЙ ХЕРУВИМ ПОДОБЕН ЧЕЛОВЕКУ – хранит тайну времени. Категория времени обща и Ангелам и человеку, ибо обнимает и духовное и телесное бытие. Но для человека, вследствие греха, природа времени извратилась и тяжело удручает ум. С одной стороны, человек господствует над временем, расчленяет время, делит на части, размещает события во времени, строит планы на завтрашней день. Оно преподносится падшему уму, как некоторая положительная безграничная и единая мощь, которая господствует над всем текущем из прошлого в будущее. Но с другой стороны, и оно расчленяет человека и дробит на части, заставляя рабствовать минуте. Ибо для человека время состоит из моментов, вытесняющих друг друга, следующих друг за другом и обращающих всё в ничто. И лишь усилием память оно кое-как побеждает это убийственное влияние времени. Время бесплатно. Для человекоподобного Херувима столетия летят как молнии, ибо на крыльях полёта своего он посещает всякий момент будущего, настоящего и прошлого почти сразу. Иная глубинность времён. Всё разлучаемое временем в горнем и дольнем мире свято обнимаемо в одно как бы вечно пребывающее состояние, подобное гигантской тысячелетней памяти человеческой.

Для человека на земле время может мыслиться пустым от событий, вещей, людей, подвигов и падений, но не может быть устранено из вещей и из событий, духовных и телесных действий, ибо каждое из них размещено во времени и происходит «когда-нибудь». Это потому, что только в Херувиме том время возглавлено и в нём возможна действительность явлений. Время – нечто единое, бесконечное, однородное. Различные времена суть части одного и того же времени. Различные времена не могут существовать одновременно, а лишь одно после другого. Неумирающая память человеческая. Время – неудержимо текущее,  е д и н о  и безгранично, потому что вождь времени есть Лицо огненное, поющий о Боге гигант тысячеокий. Ибо благодаря трём парам крыл все моменты прошедшего, настоящего и будущего ему даны как бы зараз, и стоит перед Престолом Божиим как бы остановившееся вечно-настоящее.

Что делает время с ушедшими мгновениями?

ВРЕМЯ не есть элемент пространства.

Время направлено к будущему СУДУ.

Как мы представляем себе Время?

Как нечто непрерывно и равномерно протекающее (от прошлого к будущему) с вечно и везде одинаковой скоростью, направленное от прошлого к будущему. Одно и то же Время течёт во всём мире, и, по-видимому, не может быть двух Времён, которые в различных местах вселенной текли бы не одинаково быстро. В связи с этим находятся наши представления об «одновременности двух событий», о «раньше» и «позже». Эти три элементарнейших представления, доступные ребёнку, имеют одинаковый смысл, кто и где бы ими ни пользовался. В понятии Времени кроется для нас нечто абсолютное, нечто вполне безотносительное.

По теории Эйнштейна никакого абсолютного Времени не существует, каждая движущаяся система имеет своё время.

ЧЕТВЁРТЫЙ ХЕРУВИМ ПОДОБЕН ОРЛУ ЛЕТЯЩЕМУ…

Он глава охваченного пространства, в котором помещается всё мироздание. Мир для него – лишь зрелище. После грехопадения для человека непроницаемость в пространстве (полно криками разлуки), в силу которой не только две части вещества, но и два тела живых не могут занимать зараз одного и того же пространства, а необходимо вытесняют друг друга, – globus spatiu (сфера пространства – пер. ред.) – такая непроницаемость является озлобляющим пленом и создаёт физическую невозможность вездесущия. А так как пространство лежит в основе всякого человеческого восприятия внешних вещей и труда и всяких политических экспансий, – то это вырастает в какую-то безысходную тиранию.

Орлий же Херувим Шестикрылый, всё обнимая воедино своим Ангельским смотрением тысячеоким, проникает в бесчисленные перспективы, психологические и геометрические, подлетая крыльями к каждой душе, к нутробытию каждого атома вещества. В мгновения проходя на крыльях всё пространство, на что потребовалось, чтобы его исходить, жизнь миллионов людей живых и умерших.

У него нет раздела (пропасти) между зрительным и осязающим «Я», как у человека. Он подлетает и к звёздам, не боясь обжечься об них, переступает со звезды на звезду, как мы переступаем с камня на камень, переходя ручей, перелетает и межпланетную бездну, не боясь её бездыханной пустоты, (пустыню, горы). Поэтому если бы уничтожить все вещи, все тела, людей и зверей и даже самоё мироздание, то останется ещё пустое ангельское пространство. Нельзя представить себе отсутствие пространства, хотя можно представить себе, что никакими предметами оно не наполнено. Пространство бесплатно, повсюду однородно, т.е. одна часть его ничем не отличается от другой. Разные ограниченные участки пространства суть только части  е д и н о г о  всеобъемлющего пространства. Но материальное вещество и пространство не тождественны. Никакое понятие о его внешнем конце не прочно: какие-то крылья подхватывали нас, тотчас же этот конец рушится, как только мы его мысленно себе представим стоящим перед собою. Пространство –  е д и н о  и безгранично, вмещая всё наличное бытие. Ибо Херувим этот –  е д и н  и безграничен, и держава его расстилается перед Престолом Бога Вышнего, и поёт он о Боге: «Разве Я Бог только вблизи, а не Бог вдали? Не Я ли наполняю небо и землю?» (Иер.XXIII, 23-24).

Отделим ли Херувим от этой категории? Да. Когда пространство будет побеждено, он не погибнет, когда будет гибель мира.

В безмолвном полёте пустого времени есть нечто иступляющее и грозное для человека. В безграничном стоянии пустого пространства также есть что-то жуткое, настораживающее, что давит – загадкой какой-то сверхчеловеческой власти и тюрьмы без стен.

Силовая энергия причинности, телесное бессмертие родов, время и пространство, – все эти категории невидимые, но действующие, как рок, суть не бездушные атрибуты вещей, не математические фикции, не самосущие субстанции, не отвлеченные слепые объекты, а в конечной тайне своей – живые сверхчеловеческие ипостаси, παντων μεγιστα, Ангелы высшего совета -Μετατρον-ы Богу Творцу. Эти психо-организмы гетерогенны друг другу, но обнаруживая тесную связь между собою и некую таинственную сопринадлежность и неотъемлемость друг от друга, они четверояко держат на себе всю славу Иеговы в творении, оцепеневая труп мира, так что он не смеет пошевельнуться в бытии. И наличное мироздание, поскольку оно после греха остаётся благоустроено среди окаймляющих его загробных бездн, т.е. представляет собой не кошмарный сон, а твёрдый в бытии объединённый и целостный космос, симметрически и разумно согласованный в частях и процессах – одержимо этими четырьмя бого-хвальными Гигантами. Грозно вращая зрачками очей, они видят в каждом из семи моментов творения святое Божие «да будет» и хранят тайну о мире, как изначала благолепном «творении из ничего». И через них всё мироздание как бы обращается в божественную систему вещей, звучащую хвалой, в огненную колесницу слова Творца, катящуюся среди падения демонов и греха человеков, стоящую выше всех человеческих страстей и грехов.

Они внушают интуиции, что мир существует законно и независимо от потомков Адама, что люди не мыслеполагают мир, а что они вдвинуты в него, как в дом, и подчинены неизменным законам.

Казалось бы, если Бог Творец восседает на таких вседержительных исполинах, непоколебимо верных Ему, которые со скоростью лучей света (молнии) обтекают бытие и у которых тысяча глаз и шесть крыл, позволяющих им всюду распространять свою деятельность, то в творении должен сиять праздник Божий и мир. Но на деле не то. На небе противление диавола и тёмных аггелов (приспешников) его, и на земле грех человеческий обнимает всю плоть мира.

Где же сила Херувимов? Стоя столь близко к Творцу, т.е. Живому Источнику покоя и праздника в творении и потому всё видя, как зрительные аппараты гигантские, Херувимы вместе с тем бесконечно далеки от Него, ибо при всём своём всюдубывании в творении и при всём своём все-зрении созданных вещей, когда они, не поворачиваясь, видят даже и что позади их, при всей своей причиняющей энергии и бессмертии, они «покоя не имуще». Они не могут постигнуть и осуществить пакибытие, праздник спасения и весь план нового творения вне их.

Но почему?

Как названные животные на земле являются самыми высшими и самыми сильными, но  в н е ш н и м и  миру и всем тварям, его наполняющим, – так и зооморфные Херувимы на небе, оцепеняющие мир. Одним мановением воли создавая для подчиненных душевные оковы времени, пространства, причинности и родового бессмертия тела, эти суровые Ипостаси остаются  в н е ш н и  всему озираемому ими через посредства тысячи очей. Неутомимо всюдубывая, так что вселенная для них как бы одно место, они  в н е ш н и  каждой песчинке бытия, посещаемой ими. Они – хранящие, но не творящие силы. Они всеобъемлющи, но державство их не абсолютно, ибо в них нет  б о г о п о д о б и я. Бог – вездесущ, а не только всюдубывающ; всеведующ, а не только всенадзирающ; превечен, а не только бесконечен во времени; творчески могущ, а не только всепревозмогающ.

И вот было показано Иоанну, что эти духовные исполины времени, пространства, причиняющей силы и плотского бессмертия родов – не в состоянии застывшей созерцательности, – а они, как четыре бури огненные:

НИ ДНЁМ, НИ НОЧЬЮ НЕ ИМЕЮТ ПОКОЯ, ВЗЫВАЯ СВЯТ, СВЯТ, СВЯТ ГОСПОДЬ БОГ ВСЕДЕРЖИТЕЛЬ, КОТОРЫЙ БЫЛ, ЕСТЬ И ГРЯДЁТ.

Сфера обитания и действования Херувимов не твёрдая земля, где можно стать и сложить крылья для отдыха, а надмирные выси, сфера духовных небес, где можно только парить, ни на минуту не складывая крылья. Поэтому крылья Херувимов были в постоянном движении. Им не нужен тот покой, в который должны по временам погружаться земные крылатые существа птиц. Но им, дрожащим от бессонницы, нужен праздник в творении, он был бы истинный отдых для глаз и мыслей и приют для бесприютных. Теперь же они праздничного покоя не имеют, да и могут ли быть блаженны и праздничны, когда человек – сам богоподобный брат их, – которого Бог поставил над делами рук своих, преступен, слеп и несчастен в позоре (Евр.II, 7; Пс.8, 7). Они множеством очей с выражением ужаса, омерзения и боли смотрят и на землю, и в загробные мраки, её окаймляющие, и молитвенно жаждут увидеть, когда великое обетование о семени Жены исполнится. Но для них это не пассивное зрелище, а премирное богослужение, где сами они должны действовать, ибо по действию их теперь будут совершаться суды Божии на земле. И они, хотя с покорностью преклоняются Богу, но в недоумении пред Его попускающей волей и с грозовым пылом в очах без устали денно и нощно вопиют хвалу Творцу, как Триипостасному, но тайна богоподобия человека и чудо пакибытия для них ещё окутаны туманом. Эту тайну они узрят только в Агнце, в Его страдальческом подвиге Креста и созидательном, и, особенно, в последующем прославлении.

И КОГДА ЖИВОТНЫЕ (сии Ζωα) ВОЗДАЮТ СЛАВУ, ЧЕСТЬ И ПОКЛОНЕНИЕ И БЛАГОДАРЕНИЕ СИДЯЩЕМУ НА ПРЕСТОЛЕ, ЖИВУЩЕМУ ВО ВЕКИ ВЕКОВ, ТОГДА 24 СТАРЦА ПАДАЮТ ПРЕД СИДЯЩЕМ НА ПРЕСТОЛЕ И ПОКЛОНЯЮТСЯ ЖИВУЩЕМУ ВО ВЕКИ ВЕКОВ И ПОЛАГАЮТ ВЕНЦЫ СВОИ ПЕРЕД ПРЕСТОЛОМ…

Примечательно, что старцы, белые как лунь, представители изначальной природы человеческой, которые совершают это своё служение надежды у Престола, как бы позади Херувимов и следуя за ними. Это показывает, что у них форма мышления, т.е. всеобъемлющая охватная способность и космическое восприятие ещё не воссозданы Христом по человеческому чину, а осуществляются по херувимским образам. И лишь в дальнейшем домостроительстве, когда тайна о человеке будет раскрыта Агнцем на Себе и внедрена в род христианский, – тогда эти прапращуры Христа и Христианства выступят с самостоятельными хвалами и восклицаниями о земле и многострунными песнями (музыкой) о плоти человеческой, а Херувимы в поклонении Агнцу будут следовать за ними (Ап.V, 8-14; XIX, 4).

Теперь же они, белые как лунь, вместе с Херувимами, не дряхлея и не меняясь в веках, хотя и пребывают у Источника истины и жизни, – тем не менее, Бог для них не вполне открыт и религия их не завершена, ибо беспразднична, так как тайна творения недоступна. Мироздание же, не смотря на то, что оно всё оцепенено в херувимские держалища, не может силами Ангельского смотрения и господства выйти на путь исцеления и пакибытия, т.е. к празднику в Боге. А Херувимы, не зная ни минуты затишья, едва превозмогают омерзение быть тысячеокими зрителями человеческого греха, злобы, позора, страданий и смерти, этой державы смерти среди богоподобных. И вместе с ними и несчетные умы Ангельские трепещут от жажды видеть иные святые зрелища на земле в человецех, но в покорном томлении ждут, как и чем может разрешиться эта Mysterium tremendum (внушающая ужас, непостижимая тайна – пер. ред.) человеческой судьбы.