Петербургский период 1900-1917гг.

Духовная академия

Про обучение в Академии упомянуто в трёх источниках. Во-первых, в воспоминаниях священника Александра Ельчанинова; во-вторых, в книге «Краткий список лицам, служащим по ведомству православного исповедания на 1917 г.», СПб, на стр.110 читаем «оконч<ил> курс вольно-слуш<ателем> Импер<аторскую> Петр<оградскую> Дух<овную> Акад<емию>»; и, в-третьих, в заметках Петра Константиновича Иванова «О Н.А.Бердяеве и В.А.Тернавцеве», изданных «Новым журналом» № 60, 1960 г, Нью-Йорк, стр. 285-289: «Он окончил не в ранней молодости духовную академию не только блестяще, но и с великими на него надеждами в высших духовных кругах. Считался звездой первой величины среди духовенства, хотя по воспитанию и привычкам был совершенно светским человеком <…>».

Он знакомится с ректором Духовной академии Сергием, епископом Ямбургским, с преподавателями и студентами. Среди них Вышеславцев Пётр, Бриллиантов И.И, Успенские Владимир Васильевич и Василий Васильевич, Щербов Иван Павлович, Щукин Сергей Николаевич, Карташов Антон Владимирович, Нумеров Николай Васильевич, Титлинов Борис Васильевич, Альбов Иван Федорович и другие. Большинство из них потом были участниками Религиозно-философских собраний.

Последнее десятилетие 19-го века можно считать переломным моментом в жизни Валентина Александровича, оно было одним из важнейших этапов поиска смысла жизни. Он никогда не думал так напряженно и высоко, не доходил до такой высоты мысли, как в это время. И то, что он нашел тогда: открывшиеся глубины Евангелия, духовные прозрения, вера в тысячелетнее Царство Божье на земле,- навсегда останется его убеждением и опорой в жизни.

Валентин Александрович привлекал к себе всех, с кем встречался, своей необычайной красотой, с итальянскими чертами лица, высоким ростом, выражением величественно-простым во всем своём облике. Очень меткую и объёмную характеристику дала Зинаида Гиппиус: «<…> этот богослов-эрудит, пламенный православный церковник, происходил не из духовного звания. Русский по отцу - итальянец по матери; и материнская кровь в нём чувствовалась сразу. Да, впрочем, всё чувствовалось в нём сразу: так он был ярок. Яркость – главная, кажется, его черта. Высокий, плечистый, но легкий, чуть-чуть расхлябанный, - не по-русски, а по-итальянски, с леностью в самых живых движениях, чернокудрый и чернобородый, - он походил иногда на гигантского ребёнка: такие детские бывали у него глаза и такой детский смех. А то чувствуется и хитринка: себе на уме. Помню, как он пришел к нам в первый раз: сидел, большой и робкий, с мягкими концами разлетающегося галстука. Самое замечательное в нём – его талантливость; какое-то общее пыланье и неожиданные переливы огня. <…> Самый простой рассказ он передавал образно, художественно, нисколько не ища этих образов: сами приходили. Был ли умён? Трудно сказать. Его талантливость, яркость, его прекрасный русский язык, - тоже совсем не «интеллигентский», - его упрямо-узкая, фанатическая, но глубокая и своеобразная трактовка некоторых идей, как-то заслоняли вопрос о его уме». (З.Гиппиус. Правда о земле// «Мосты», №7, 1961).

С.К.Маковский вспоминал о Тернавцеве: «<…>говоря на очень по-народному русском языке, не без славянизмов и церковного «о», он убеждал густым задушевным голосом и непосредственностью жеста, находил слова, чтобы сказать о самом «недопустимом» с традиционной точки зрения, не оскорбляя слуха затвердевших в суеверии (sic!) иерархов». (С.К.Маковский. На Парнасе серебряного века, 1962, с.29-33)

П.К.Иванов вспоминал, что профессор Вышеславцев, восхищаясь, даже с оттенком благоговения, говорил, что никогда не встречал столь вдохновенного интерпретатора самых таинственных и высоких предметов христианства как Тернавцева.

Валентин Александрович быстро сошелся с интеллигентскими кругами Петербурга. Особенно сдружился с Василием Васильевичем Розановым, был с ним «на ты». По воскресеньям на журфиксы, которые устраивала падчерица В.В.Розанова – Александра Михайловна Бутягина, приходил весь свет: Мережковские, Андрей Белый, художник Бакст, поэт Пяст, Е.А.Егоров, священник Г.С.Петров, Минский, Ф.К.Сологуб, Н.П.Ге, Евг. Иванов, Юрий Беляев из «Нового Времени», Бердяев, В.И.Иванов, Брюсов, А.С.Волжский, Тернавцев и другие. Хозяйничала Варвара Дмитриевна Розанова. У гостеприимного Розанова «воскресенья» совершались весело, в небольшой белой столовой стоя стол от стены до стены, и говорили сразу десять голосов. Собирались у Мережковских, у Ф.К.Сологуба, в редакции «Вопросов жизни», где можно было встретить декадентов, «новопутейцев», «идеалистов», «весовцев», религиозных философов: Эрна, Франка, Бердяева, Булгакова, Лосского, Аскольдова, Карташева, Философова.

Василий Васильевич Розанов был тайно обвенчан в церкви с Варварой Дмитриевной. Если бы это открылось, (Победоносцев знал это, но, по благородству своему, молчал), Василий Васильевич, как двоеженец, подлежал бы не только церковным, но и гражданским карам, - разлучению с женой, с детьми и ссылке на поселение. Когда детей надо было отдавать в школу, а они были без фамилии отца, Бутягины, а не Розановы, Тернавцев поехал в Крым хлопотать о разводе Розанова с его первой женой, Аполлинарией Прокофьевной Сусловой, и убеждал её дать Василию Васильевичу развод, но посредничество не имело успеха: Коварная Аполлинария ответила: «Что Бог сочетал, человек да не разлучает». Так что Тернавцев вернулся ни с чем и сказал: «Это не баба, это – черт в юбке!» (С.Н.Дурылин. В своём углу. М.,2006, с.621)

Чернобородый, большой, крепкотелый Тернавцев и рыженький, маленький Розанов могли, сев в одно кресло, друг друга нашлепывать по плечам и, называя друг друга «Валею» и «Васею», пикироваться без злобы.

Василий Васильевич бывал в маленькой квартирке Тернавцевых. Мог лежать на диванчике, предаваться своим чувствам и мыслям, слушать, как Мария Адамовна решает со старшим сыном Адамом задачку по математике. Розанов считал Тернавцева человеком великой до известной степени души, нежным ко всем людям, ласковым к миру. «Тернавцев ли не добрый? Ангел».

Тернавцев крестил младшую дочь Розанова – Надежду.

Алексей Ремизов с любовью отзывался о нем: «обаятельный «цыган» из Кишинёва. Улыбка – весна, и в спорах, будь он и против, а как друг» (Минувшее. Выпуск 16. Дневники Ремизова А.М.)

Зинаида Гиппиус вспоминала: «В Петербурге «кудрявый Валентин» появился с семьей не так давно. Жили они где-то с детьми в маленькой квартирке. Тернавцев нигде не служил. Был занят какой-то своей бесконечной работой по богословию, кажется, исследованием хилиастического учения, которым очень интересовался».

К этому времени у Тернавцева уже было три сына: Адам (02.11.1893-26.12.1916), Александр (1897-16.04.1940) и Валентин (05.04.1900-11.11.1920).

В.В.Розанов писал в «Последних листьях»: «За год или за ½ года до основания «Нового Пути» к Валентину Александровичу Тернавцеву, жившему рядом с нами в Тюрееве (Финляндская ж. д.), иногда к нему наезжал и у него гащивал Еф[им] Ал[ександрович] Егоров, впоследствии секретарь «Нового Пути»».

Церковь с одной стороны и интеллигенция с другой – вот два совершенно особых мира, которые окружали Тернавцева. И это дало толчок к его внутреннему развитию. Свои размышления он высказал в реферате «Интеллигенция и Церковь». Реферат имел успех, ходил по рукам. Тернавцев был, пожалуй, едва ли не единственным человеком, способным на понятном, как для мира Церкви, так и для мира светской культуры, языке сформулировать «великую задачу» - восстановления единства между этими двумя мирами.

 Назад Вперед