Видение Христа прославленного

(РО РНБ. Фонд 1000.СОП.1968.30/8  Л.49-52)

Ни одно из трёх посланий Иоанн не начинает с указания на своё апостольское достоинство, как это делали прочие апостолы. Это потому, что все, к кому обращается Иоанн, лично его знали как апостола и ежедневно видели среди себя. Не так начинается Апокалипсис.

Прежде чем возвестить о том, какое событие общечеловеческого значения произошло на острове Патмосе, Иоанн даёт настойчивые показания о своей собственной личности. Это с целью возбудить в слушателях доверие к дальнейшему своему повествованию, так как это событие произошло на его глазах! Без посторонних свидетелей и является самым невероятным из всего, что до сих пор возвещаемо было им самим и другими апостолами. Иоанн ссылается на свою известность среди Мало-Асийских Церквей, куда он прибыл из Иудеи и где все его принимали, как любимого ученика Христова, сына Заведеева, брата Иакова, и как самовидца страданий, смерти и воскресения Господа, знаменитейшего апостола, перенесшего много гонений от иудеев в Палестине и много скорбей от гностиков в Асии, написавшего Евангелие о Слове, ставшем Плотью. И этих указаний для первых асийских христиан было достаточно, чтобы отнестись с полным доверием к его показаниям.

Что же по словам Иоанна произошло на Патмосе?

К Иоанну в один из воскресных дней нисшел Христос в громовой теофании, и дал ему через Ангела Своего откровение о том, ά έστι καί ά μέλλεί γενέσϑαί μετά ταΰτα, т.е. «что есть и что будет после сего».

Христос явился Иоанну не только как Λόγοϛ, а в прославленном состоянии Своей человеческой природы. И не в том виде, в каком Его знали ученики при жизни на земле и даже в явлениях по воскресении из мёртвых.

Услышав позади себя голос, как бы трубящий, Иоанн обернулся; всё земное отступило как бы в тумане, и он увидел «семь золотых светильников и посреди них подобный Сыну Человеческому». Он был облачен в подир, длинную одежду, которую носили в торжественных случаях иудейские первосвященники и цари, и опоясан золотым поясом. Глава Его была обрамлена волосами белыми, как снег, «и очи Его были, как пламень огненный. И ноги подобны халколивану, как расплавленные в печи. И голос Его, как шум вод многих. Он держал в руке Своей семь звёзд и из уст Его выходил острый с обеих сторон меч. И лицо Его было – как солнце, сияющее в силе своей».

Здесь Господь описан такими подробными чертами, каких ни один евангелист не сохранил нам о его прижизненном облике внешнем.

Это вид великого Жреца, грозного Законодателя, какого-то страшного Исполина, а не смиренного «равви», за каким ходили толпы народа в Галилее и Иудее.

И, конечно, в этом описании есть всё, кроме так называемой красоты. Невольно является даже вопрос, как мог Иоанн узнать своего Господа в таком и даже отталкивающем виде?

Близкое присутствие Господа верующие чувствовали постоянно. Эта близость давала себя знать сладостным касанием Его к сердцам. При впадении в грех, Он отдалялся, и это вызывало горестное чувство пустоты и утраты. Напротив, с каждым шагом по пути веры и добродетели, это касание Его усиливалось до ощущения светозарной бездны, раскрывающейся в душе учеников. И теперь, увидя Христа лицом к лицу, Иоанн был охвачен тем же знакомым чувством παρουσι–и (присутствие - пер.ред.), но в гораздо большей мере, до смертельного потрясения. Вот почему он узнал Господа своего.

Каково же было это прославленное состояние? И чем оно отличалось от обычного?

В обычном состоянии весь душевный мир у равви Иисуса находился по ту сторону плоти, был закрыт Его плотью, как непроницаемой завесой. А здесь, наоборот. Его душевное существо человеческое выявилось по сию сторону плоти, как бы обволакивая её снаружи, и потому все атрибуты Его Тела, не теряя своей самостоятельности, как бы утопали в лучистых блистаниях духа и души, т.е. покрывались светом тех сторон Его человеческого душевного существа, выражением которых должны были служить.

Пряди тёмных волос Его оказались снаружи овеяны волнами святых мыслей, излучавшихся из Его головы и направленных к этим общинам, - мыслей от начала таимых Богом о человеке, и возраст их обозначался белоснежной сединой извечности.

Очи Его метали свет и огонь, и так как источник света был не вне Его, и не над Ним, а внутри Его Самого, то этот огонь теперь пламенел по сию сторону Его сапфирно-синих глаз. Он смотрит и тем самым освещает из себя, как всевидящим фонарём, предметы своего смотрения, так что и по человечеству для Него нет ничего сокрытого. И под этим взором просиявали (так у автора. Прим.ред.) недра душ вчерашних тёмных нечестивцев, из которых составлялись Церкви, среди которых Он ходил.

Ноги Его были подобны «халколивану». Грамматики не находят такого слова в греческом языке. Отдельно χάλκοϛ – медь, отдельно λίβανοϛ – ладан. Тут же соединено несоединимое. Но разве не так сочетаны в Нём Божество и человечество?

Ноги Его, вознесшегося на небо, лёгкие, как клубящийся ладан, не касались земли, но неутомимые, как медь, металл упорно-твёрдый, – были охвачены неистовым желанием скорейшего движения к цели, какую Он себе поставил – стать «всё во всём».

И эта палящая устремлённость воли, видимая снаружи, делала ноги Его подобными столпам, раскалёнными добела в печи.

По сию сторону голоса Его до внутреннего слуха Иоанна доносился шум Его обращений к тысячам сердец верующих не только сих семи малых Церквей в Асии, но и миллионам всех будущих Церквей, – тех обращений, которые каждый из нас в своём одиноком сердце ощущает, как потаённый шепот. Но здесь при акустике иного мира все эти зовы и шепоты слились в один великий шум, подобный морскому прибою.

Речь Его, льющаяся из уст, совне закрывалась потоком правды, ибо каждое слово Его о Церквах было непримиримым отрицанием всего лже-церковного в них, ибо отрицало (обличало) не только противление Ему, но и льстивое признание, не только зло, но и самочинное отвлеченное добро их, ибо не знает человек, не послужит ли оно во зло.

Этим обоюдоострым пронзанием речью Своей Он, на глазок Иоанна, как мечом, отделял в каждой из семи έκκλησί-й (церковь- пер.ред.) Церковь истинную от церкви, так называемой и кажущейся; отделял в каждом уверовавшем язычнике мысли от слов, слова от дел, и в делах личное от сверхлично-прирожденного, т.е. рассекал дух от души и душу от тела, и в каждом теле кровь от плоти, и в эти отверстые болезненные раны вкладывал сладостное слово своего Спасения.

Лицо Его было молниевидно, как солнце и невыносимо для глаз, ибо крестным подвигом своим Он включил в Себя всю тайну познания и света, и по человечеству стал видеть невидимое, и сделался воистину сверх-солнцем для солнца, родник живого вечного дня воскресения. И с тех пор  Ангелы и человеки, после грехопадения потерявшие из вида друг друга и утратившие взаимное соприкосновение, (и созерцать Ангелов для человека соединено с опасностью для его жизни), – теперь получили возможность созерцать друг друга, а также прозревать вещи нового творения в свете Его лица.

Нити завета, которые Он успел протянуть от Себя к этим уверовавшим язычникам – и это были не шерсть, корыстно состригаемая с побеждённых врагов, а нити милости и прощения грехов. И из этих – то нитей, ставших теперь видимыми, было соткано сплошное белое одеяние, покрывавшее Его, как бы льняное.

Он ходил среди этих светильников своих не пассивным зрителем, а действуя. И потому был туго подпоясан, чтобы руки были свободными. Дары, которыми Он безмерно щедро осыпал этих врагов Израиля, составляли сплошное опоясание Его по персям: вожделеннейшие дары богопознания, святости, бессмертия и несказанного блаженства. И так как, в конце концов, ими измеряется цена всего преходящего и покупаемого на золото, - то тот пояс щедрот был, воистину, золотом золота.

И Он держал в деснице Своей Семь звёзд – семь недосягаемо возвышенных путеводных идеалов сих Церквей.

Таким Он ходил посреди светильников, воспламенившихся в эллинских городах Малой Асии, и во всех Его движениях чувствовалась избирающая любовь, неизреченная творческая радость и ревность жениха, и готового слиться с каждой Церковью, раствориться в ней.

Одной Он говорит: «Имею против тебя, что ты оставила первую любовь твою»… и «хорошо, что ты ненавидишь дела Николаитов, которые и Я ненавижу»…

Другой бросает в лицо: «Ты носишь имя, будто жив, но ты мёртв»…

Третьей грозит: «Я тебя изблюю из уст Моих».

Но при этом Он во славе человеческой природы Своей до такой степени сливается со славою предвечного Бога Отца, что так же, как и Отец и тот час же после Него именует Себя «Альфой и Омегой», «Первый и Последний», т.е. начальным звеном и завершительною цепью всего существующего.

Когда Иоанн увидел всю эту правду об Асийских Церквах, то, всплеснув руками, с криком ужаса ринулся ко Христу и пал к ногам Его, как мёртвый. Ибо душа его не могла вынести этого видения, подобно тому, как Иисус Навин (V, 14), пророк Даниил (VII, 17; X, 8-9) и апостолы во время преображения Господня (Мф. XVII, 6). Это знак слабости смертного естества человеческого и великого расстояния между Богом и человеком.

Но Господь положил на него десницу Свою и сказал: «Не бойся», «Напиши, что ты видел»… И, оставаясь всё время в этом прославленном состоянии, Христос открывает трепещущемуся Иоанну тайну за тайной своего отношения к языческим Церквам и тайну [ угол листа оборван            ] Что же это за тайна? Что за откров [ угол листа оборван            ]

с тем, что возвещали другие апостолы? [ угол листа оборван            ]

Лк. IX, 27;  Марк IX, 1.

На рубеже прекращения апостольства [ угол листа оборван            ]

Он присущ Церквам, это Его Царство, пришедшее в силе.

Он - Сам экклесиарх всецело [ угол листа оборван            ]

ими. Бодрствуя над ними, Он зорко видит сокровенные недра каждого

ценит их верность, язвится их неправдами [ угол листа оборван            ]

стыдит, предостерегает, помнит прежние заслуги[ угол листа оборван            ]

волнуясь, даёт обетования о будущем. Он – Сам ве[ угол листа оборван        ]

Церкви, которыми, казалось, руководит Иоанн, первый по близости апостол,

последний по времени. Он сам – Первый и Последний, ибо вот держит и

все дни до скончания века будет держать над ними их звёзды в руке Своей и ни минуты не спускать с них Своего взора.

          Этим откровением в корне изменилось сложившееся уже тогда понятие о Церкви после пресечения над ней апостольского верха, и навсегда отвергалась идея какого бы то ни было наместничества. Ибо всё Его существо через крестный подвиг теперь стало гораздо более открыто к познанию для верующих, чем при жизни.

          Но почему светильники – суть Церкви, а вызвездившиеся над ними утопии – Ангелы Церквей?

Как идеал духовной жизни, легко достижимый для бесплотных Ангелов, недосягаемо высоко парит над человеческим существованием, так и звёзды отстоят от земли на не переступаемом расстоянии. Там мешает плоть, тут межзвёздное пространство, но и там и тут мрак бездыханный, смерть. Когда же Христос совершил победу над смертью, т.е. воскрес, то и тайна звёзд в их отношении к земле оказалась в Его руке. Тогда Ангел и человек – звезда и ком глины – стали рядом в каждой из сих Церквей пред Ним, прославленным Искупителем, в трепетном ожидании о себе Его решающего слова.

Ибо ведь мера того и другого – одна и та же: оба они тварь, созданная по одному и тому же отвесу: бытия, тяготеющего к небытию [которая сама в себе тяготеет]

Есть желание спросить:  т а к о е   возвеличение Христа – полное ли оно и окончательное ли?

Нет, это первая ступень прославленного состояния Господа нашего. Тут Христос является как Жрец – Великий Первосвященник Церквей и податель им благ откровений [сокровищ духа (духовных?)], но еще на тесном поприще эллинского Асийского христианства.

Тут Он еще не на Престоле, небеса остаются еще не отверстыми над семью Церквами. Тут еще не разъяснена тайна космоса. Всё это совершится на второй ступени Его славы и будет изображено во втором прологе Апокалипсиса, где показана Слава Бога Отца и Слава Христа, как Агнца, взявшего на Себя грех мира. (в главах IV и V).