Гл.3 Время написания и язык Апокалипсиса

РО РНБ. Фонд 1000СОП.1968.30/3 л. 27- 33

Вопрос о времени написания Апокалипсиса имеет значение гораздо большее, чем это может казаться с первого взгляда. Верное, – разумеется, не в смысле точного указания даты, – решение этого вопроса значительно облегчает первые шаги к пониманию этой книги. Было сделано немало попыток доказать, что время происхождения Апокалипсиса должно быть отнесено к значительно более ранним годам, ко времени, например, Неронова гонения. Я же стою на том, что Апокалипсис был написан, как почти единодушно утверждают древние авторитеты – св. Ириней, Ориген, Евсевий и бл. Иероним – в конце правления императора Домициана. Известно, что злополучное правление это длилось с 81 по 96 год, и потому следует думать, что Апокалипсис был написан в 95 или 96 году по Р.Х. Таким образом, Нероново гонение 64 г. и разрушение Иерусалима и Храма в 71г., в момент откровения на Патмосе было уже фактом совершившимся около 25-30 лет тому назад, и потому совсем не могло войти в круг созерцаний о ἃ εἰσὶν καὶ ἃ µέλλει γενέσθαι µετὰ ταῦτα, т.е. того, «что есть и что будет после сего» (I, 19).

Мнение некоторых ученых экзегетов, относящее написание Апокалипсиса ко времени Нерона или ко дням до иудейской войны, исходит из предположения, что св. Ириней Лионский в V-й книге своего сочинения «О ересях» по ошибке смешал Нерона, – который кроме nomen proprium (имя собственное – пер.ред.), как известно, носил ещё cognomen (фамильное имя – пер.ред.) Домитий, – с именем Домитиана, и в фразе προς των τελει του Δομιτιανου αρχης употребил выражение «Δομιτιανου» не в смысле существительного, а в смысле прилагательного, т.е. «под конец Домитиева правления». Но это мало похоже на истину. Почему – увидим ниже.

Исследователи, настаивающие на нероновской или веспасианской дате, надеются этим облегчить себе разрешение двух действительно трудных вопросов: во I-х, почему язык Апокалипсиса, по сравнению с языком посланий и Евангелия, так лапидарен и полон иудаизмов, и во 2-х, в символах Апокалипсиса они хотят, во что бы то ни стало, увидеть Нероново гонение и особенно гибель Иерусалима. Ибо не может быть, думают они, чтобы такие грандиозные события в жизни первой Церкви и ветхо-заветной теократии не вошли в поле зрения этой пророческой книги. Но, конечно, ничего кроме натяжек и истинной пытки для ума отсюда не получается.

Об Иерусалиме в Апокалипсисе есть упоминание, но не много раз, и то в смысле иносказательном, духовно, – в таком же смысле, в каком там говорится о Магеддоне-Иезавели, Валааме, Храме Божием и т.д. Сказано, например: «и трупы их оставят на улице великого города, который духовно называется Содом и Египет, где и Господь наш распят» (XI, 8). В одном из следующих видений Агнец стоит на горе Сионе и с ним 144 000 девственников (XIV, 1). И, наконец, на пороге к завершению всей человеческой истории Иоанну был показан "великий святый город Иерусалим", который сходит с неба от Бога. Но и в этом последнем случае речь идёт о Сионе и об Иерусалиме ином, ибо Иоанн тотчас же говорит: «Храма же я там не видел, ибо Господь Бог Вседержитель – Храм Его и Агнец» (XXI, 22). Вот и все упоминания об Иерусалиме. Они явно говорят о Сионе и об Иерусалиме Небесном, духовном ἡ ἄνω Ἰερουσαλὴµ (вышнем Иерусалиме – пер.ред.), отобразом которого был Иерусалим земной и исторический в лучшие свои времена и в лице лучших сынов своих.

Напротив, уподобление ἡ ἄνω Ἰερουσαλὴµ Иерусалима земного, исторического (XI, 8) Египту и Содому, уже разрушенным в момент откровения на Патмосе, даёт право полагать, что и Иерусалим тогда уже был разрушен. Попытка отнести пророчества о всесветной Блуднице к Иерусалиму (XVII, 10), – ещё менее допустима, так как всё содержание этого пророчества (главы XVII и XVIII) никакого подобия не имеет с судьбой Иерусалима и особенностями его трагедии. К тому же о гибели Иерусалима Самим Спасителем изречено было исчерпывающее пророчество ещё при жизни в Его эсхатологической беседе (Мф.XXIV, 4-21).

Тогда что же такое есть Апокалипсис?

По собственным его уверениям, Апокалипсис в 1-ой части занимается событиями, которые совершались на непосредственном Асийском горизонте Иоанна: ἃ εἰσὶν «Напиши, что  е с т ь». Затем во 2-ой части он развёртывает перед Иоанном ἃ µέλλει γενέσθαι µετὰ ταῦτα, т.е. «что будет после сего».

Таким образом, Апокалипсис предполагает уже пройденный первый этап развития христианства среди иудеев. Он есть пророчество о судьбах Мессианского Царства среди язычников, после их решительного отделения от иудаизма. Поэтому Апокалипсис и начинается с откровения не о великой Церкви иудейской в Иерусалиме, а с откровения о Церквах, находящихся в Асии, которая была колыбелью Эллинского Христианства, как самостоятельной религии.

Сам Христос Себя именует не א и ת, алеф и тав, а α и ω, т.е. первой и последней буквами греческого алфавита, а не еврейского (I, 8; XXI, 6; XXII, 13). Упоминаемые меры веса (χουνιξ – (хиникс, греческая мера зерна, ок. 1.1л – прим. ред.)), меры длины (σταδιον), деньги (διναριος), – также греческие, а не иудейские. Таинственная формула зла, которому (XIII, 18) попущено будет возобладать на земле, дана в числовом значении греческих по-змеиному шипящих букв: χ ξ σ – хи-кси-сигма. Двенадцать названий драгоценных камней, украшающих стены Иерусалима небесного, как-то: ιασπις, σαπφειρος, χαλκηδονος, σμαραγδος, σαρδιον, σαρδονυξ, χρυσολυθος, βηρυλλος, τοπαζιον, χρυσοπρασος, υακινθος, αμεθυστος (яшма, сапфир, халцедон, изумруд, сердолик, сардоникс, хризолит, берилл, топаз, хризопраз, гиацинт, аметист – пер. ред.) – все греческие (XXI, 19-21).

Иудеи имели о себе пророчества, которые обнимают всю судьбу их: распятие ими пришедшего Истинного Мессии, гибель Иерусалима, отвержение Израиля и новое обращение их к Богу и Христу в будущем. Народы же языческие, ставшие теперь «чадами Авраама», никакого путеводного и всеобъемлющего пророчества о себе не имели. Оно стало возможным только со вступлением их в завет с Богом, т.е. с принятием Христианства.

Многих ученых экзегетов сбивали разноречивые свидетельства первых христианских писателей. Но должно сознаться, что почти все писатели эти, по сравнению с Апостолами, отличаются ограниченным кругозором и каким-то досадным умалчиванием о самых для нас важных вещах. Довольно элементарного знакомства с ними, чтобы убедиться, насколько велико было расстояние между Апостолами и этими ближайшими их «преемниками». То, что оставили нам эти писатели, или вернее, что дошло до нас от их писаний, почти не проливает никакого света на великое учительное движение апостольского века. Поэтому главными и почти единственными источниками, но источниками безмерно великой цены, для нас должны служить: четыре Евангелия, книга Деяний, Послания Апостольские и самый Апокалипсис. По ним мы должны добираться до истины.

Последнее Евангелие написано было Апостолом Иоанном, в точности не известно когда, но во всяком разе в последние десятилетия первого века, когда свитки Матфея, Марка и Луки уже читались в Церквах Асийских, и когда, несмотря на это азийское христианство было потрясаемо и до крайней степени смущено нападками гностиков и когда подходила к концу устная борьба в Эфесе с этим вечно шевелящимся змеиным гнездом лже-учителей, принимавших вид апостолов Христовых (2Кор.XI, 13), имена некоторых из них мы знаем, – Именей, Филит, Александр-литейщик модных идолов, о которых упоминает апостол Павел, предсказывая, что ὁ λόγος αὐτῶν ὡς γάγγραινα νοµὴν ἕξει, т.е. что «их учение будет распространяться, как гангрена». Значит, эти лжеучители не были одиноки, а увлекали за собой многих (2Тим.II, 17). Таковы же Диатреф и другие гностики, о которых пишет сам Иоанн, называя их антихристами и говоря, что их развелось много (1Ин.II, 17-18). Значит, это было целое направление учительное, весьма деятельное.

Основные тезисы проповеди этих антихристов нам известны. Это идея о вечности материи, учение об образовании из грубой материи «столь несовершенного мира» каким-то, хотя и высшим существом «Демиургом», но по природе отличным и далеко отстоящим от Бога, учение Филона о том, что мир есть не что иное, как материализовавшийся λογος, и, наконец, утверждение, что непосредственного соединения Божества с человеческой природой быть не может. Всем этим идеям, выдвигаемым то врозь, то вместе, гностики старались придать вид не произвольных утверждений, а откровений более возвышенных, нежели учение трёх евангелистов, гордились «знанием глубин», т.е. знанием пути к общению с потусторонним миром, и совращали многих верующих. Конечно, это были или шарлатаны или само обольщенные. С этими лже-откровениями Иоанн долгие годы боролся устно, на площадях и в авдиториях Ефесских, стараясь все возражения против них внедрить в умы братий. И наконец, завершил эту устную борьбу написанием четвёртого Евангелия о Премирном Слове, через которое всё начало быть, что начало быть (значит, и материя), – Слово, Которое было у Бога и Само есть Бог (а не «демиург») и это Слово Предвечное стало Плотью и обитало с нами. Значит, соединение Божества с человеческой природой возможно. Это Евангелие было написано около 70-80 годов.

Сравнение же Апокалипсиса с посланием и четвёртым Евангелием без предвзятых мыслей заставляет думать, что из них Апокалипсис был написан непременно и значительно позднее.

И вот почему. Евангелие от Иоанна заканчивается рассказом о последнем явлении Христа по воскресении из мёртвых ученикам у моря Тивериадского. Тут были Пётр и Фома-близнец, Нафанаил, Иаков и Иоанн и ещё два других неназванных ученика. Дело было так.

Три раза спросив Симона Петра о его любви к Себе, Христос троекратно поручает ему пасти Его овец и агнцев. И после этого Христос иносказательно предрёк Петру, какою смертью он прославит Бога, т.е. мученичеством. Именно Христос говорит ему, удаляясь: «Иди за мной». Пётр пошел, но обернувшись, увидел оставшегося Иоанна. Тогда Пётр говорит Иисусу: «Господи, а он что?» Вопрос был естественный, так как Пётр и Иоанн до сих пор везде выступали вместе, как самые доверенные ученики Христа. Иисус же отвечает Петру: «Ἐὰν αὐτὸν θέλω µένειν ἕως ἔρχοµαι, τί πρὸς σέ», т.е. «если Я хочу, чтобы он  п р е б ы л,  пока приду, что тебе до того». «И пронеслось это слово между братиями, – пишет Иоанн, – что ученик тот не умрёт. Но Иисус не сказал ему, что не умрёт, но: «если Я хочу, чтобы он  п р е б ы л,  пока приду, что тебе до того» (Ин.XXI, 15-24).

Отбросим на минуту нашу привычку следовать тому, что принято у нас как школьное мнение, и спросим себя: возможна ли была такая передача Иоанном этого события с недоумением по поводу его загадочного смысла, если бы за несколько лет до этого описания был воспринят Иоанном и пережит Апокалипсис? Я думаю, что нет.

Христос являлся по вознесении Апостолам много раз. Он явился Петру в Иофии, диакону Стефану во время его побивания камнями, потом Павлу на пути в Дамаск, Анании в Дамаске (Деян.IX, 10), опять Павлу в Иерусалимском Храме (Деян.XXII, 17-18). Ещё Павлу, когда он был восхищен на небо (2Кор.XII, 1-4), потом служа заключенному в Иерусалимской крепостной башне (Деян.XXII, 11). Опять Павлу в Коринфе (Деян.XVIII, 10). Павлу во время кораблекрушения (Деян.XXVII, 23), и наконец, ему же перед смертью в Риме (2Тим.IV, 17). Несомненно, также многократно Он являлся и прочим Апостолам, о подвигах которых до нас дошли одни лишь смутные предания. Но такого явления Христа, какого удостоился Иоанн на Патмосе, – явления в славе, именно как Первосвященника и Царя Царей из языков, т.е. когда главное средоточие Христианства было перенесено в страны враждебные иудейству – в Малую Асию – такого Богоявления громоносного с видениями, охватывающими крушения всех Царств Земных и открывающего все будущие судьбы Царства Его, пришедшего в силе, – этого самообнаружения Христа Иоанн не мог бы оставить без упоминания в рассказе о прощальном явлении Его у Тивериадского моря.

Тогда Иоанн непременно сказал бы в своём Евангелии, что это загадочное ἕως ἔρχοµαι – «пока приду», именно и получило своё исполнение в один из воскресных дней на Патмосе. Между тем, в Евангелии своём Иоанн не только передаёт голый факт последнего явления Его ученикам, но и добавляет к этому факту своё пояснение: «и пронеслось то слово между братиями, что ученик тот не умрёт». «Но Господь не сказал» и т.д.

Такое изображение Тивериадского прощания только и возможно было при том условии, что пришествия Христа к Иоанну на остров Патмос тогда ещё не было, когда писалось Евангелие. Поэтому-то евангелист Иоанн в доброй совести и оставляет читателей недоумевающими, ибо сам недоумевал: о каком тут пришествии своём говорит Господь. Если о том, что будет при кончине мира, то известно, что Иоанн умер, этого пришествия не дождавшись. Тогда значит, слово Христа оказалось ложным, чего, конечно, допустить никак нельзя. Если же здесь Он разумел ещё какое-нибудь новое, по вознесении на небо, явление Своё на земле, подобно тому, как Он являлся Апостолам: Петру, Павлу, Стефану и многим другим свидетелям и исповедникам в момент мученичества, – то, во-первых, о таком явлении Христа Иоанну не сохранилось решительно никаких следов в памяти Церкви; во-вторых, ради такого лично-интимного явления нечего было во всеуслышание заставлять Иоанна, чтобы он «п р е б ы л» и окружать это «пребывание» столь значительной загадочностью.

Поэтому надо думать, что у Тивериадского озера Христос тогда именно и разумел своё будущее явление Иоанну на Патмосе: когда Он явится ему в завершении апостольского века, как Владыка уже существующих Церквей, созданных трудами Апостолов, как Покланяемый Господь, на первой ступени своей сверх-иудейской и противо-иудейской славы, уже достигнутой. Будущую же славу всемирную, Своё Царство, пришедшее в силе, которое обратит во прах все человеческие могущества, опирающиеся на Зверя из бездны и затем окончательно сокрушит власть Диавола на веки, Он тогда же покажет ему в грандиознейших символах и видениях. В таком разе слова Христа «пока приду» действительно оказались непреложным обетованием, данным Им в последнее явление ученикам. И это обещание связывало столь исключительную долготу дней Иоанна священным ожиданием на подобие Симеона Богоприимца. Своим явлением на Патмосе Господь только исполнил это обещание, данное Иоанну.

Почему же в таком случае Иоанн не сделал дополнительных поправок в конце своего Евангелия?

Возражения, с которыми обрушивались на Апостольскую проповедь, были везде одни и те же в языческом мире. Что выставляли гностики в Ефесе, то же говорилось в Александрии, в Антиохии, в Коринфе, Афинах, Риме и других городах.

Только, быть может, не в такой острой форме, как в Ефесе, и не в таких доведённых до конца демонических положениях. Поэтому Евангелие Иоанна о Λογος-е, сразу ответившее на общее недоумение первых язычников, по детски уверовавших в божество Христа, и было принято легко и без возражений Церквами. А то, что, Иоанн не внёс в него дополнительных поправок, – это показывает, что уже прошло несколько лет, примерно 10-15, в течение которых списки этого Евангелия успели быть размноженными и быть принятыми во всех Церквах Поднебесной, делая Богооткровенное учение о Λογος-е, эту Ефесскую победу над гностиками, всеобщим достоянием Христианства.

Остаётся ещё объяснить, как могло статься, что греческий язык 1-го Послания и Евангелия, написанных раньше, гораздо более совершенен, чем грубоватый и малограмотный язык Апокалипсиса, написанного позднее. Ученые, считающие Апокалипсис более ранним произведением, думают объяснить это тем, что якобы от книги к книге, т.е. с годами практики, апостол Иоанн стал более твёрд в κοινη διαλεκτος, т.е. в эллинистическом наречии того времени.

Я же думаю иначе. Книга Деяний передаёт нам, что Апостолы Пётр и Иоанн в начале своей деятельности были люди ἀγράµµατοί εἰσιν καὶ ἰδιῶται (Деян.IV, 13), т.е. не книжные в смысле еврейской раввинской учености. Вероятно, такими же они остались и до конца жизни. Не то в греческом языке – греческом чтении и письме. Здесь, конечно, и восьмидесятилетнему старцу, разница в десяти-пятнадцати годах практики греческого языка должна была принести заметное усовершенствование, тем более, что Иоанн имел дар языков. Таким образом, язык Апокалипсиса должен был бы быть более совершенным. Но здесь дело было совсем не в этом.

Учение, содержащееся в 1-м Послании и Евангелии в частях и в целом, Иоанн, движимый Духом Святым, проповедывал устно монологическими речами в течение нескольких десятков лет по-гречески. Каждый сказ этого Евангелия, каждый стих Послания он в Ефесе и других городах, изо дня в день, из года в год, с одинаковым вдохновением передавал разному составу слушателей и собеседников и при разных условиях. Равно и в горячих словесных поединках с гностиками отвечал на одни и те же лукавые вопросы, опровергал те же возражения, которые много раз выслушивал и в других городах; теми же доводами боролся против неверия и лжи тех, которые говорят, что в них «воскресение уже совершилось» (2Тим.II, 18) и что они поэтому стоят по ту сторону добра и зла, т.е. «не имеют греха» и потому не нуждаются в Искуплении Христа (1Ин.I, 8). После такого тысячекратного устного повторения и отчеканился слог «пишемых книг». Возможно, что когда Иоанн выражался не совсем правильно, то эта отчеканка происходила не без устных поправок и со стороны Ефесских слушателей, из коих некоторые были πεπαιδευμενοι и πολυμαθεστατος, т.е. владели литературным греческим языком и были опытны в философской полемике того времени. Конечно, это нисколько не умаляет боговдохновенного достоинства Евангелия, так как слушатели во время слушания также были под наитием Святого Духа. Таким образом, ещё задолго до записи на пергамент Евангелие было произведением, вполне созревшим в уме и устах Иоанна, и по содержанию и по форме. Язык Евангелия и Посланий получил ту, вполне законченную обработку, как в этимологии, так и в синтаксисе, которая нас так поражает своею ровностью и торжественно ровным течением речи, при неизмеримой глубине предмета. Итак, план Евангелия:

1) Пролог о Предвечном Слове, ставшем Плотью;

2) затем повествование, отличное от тесной галилейской рамки и расположение материала по четырём Пасхам (II, 13; V, 1; VI, 4; XI, 55; XII, 1; XIII, 1), проведённым Спасителем в Иерусалиме;

3) литературный стиль, склад диалогов, описание чудес и борьбы с фарисеями, изображение таинственного отношения Иисуса к Предвечному Отцу, Его воскресение и последующие многократные явления ученикам, – всё это с внешней изобразительной стороны получило законченную лепку в устной проповеди и записано было до откровения на Патмосе.

Не то Апокалипсис. Видений Апокалипсиса Иоанн никогда раньше не видел и о них не проповедывал. Они были для него так неожиданны и потрясающи, что он упал, как мёртвый, когда Христос прославленный явился ему на Патмосе. Кроме того, личное участие Иоанна в составлении Апокалипсиса, как письменного памятника, было крайне не велико. Сам он говорит, что многое ему было прямо продиктовано. Порядок видений, пояснительные замечания к отдельным символам, вводные эпизоды, как например, суд над Блудницей, – были даны Иоанну Самим Христом. Будучи в экстазе, Иоанн только смотрел и видел, вперял очи и запоминал. Но вместе с тем, язык этот имеет много общего с языком Евангелия. Таких длинных фраз, как у апостола Павла, совсем нет. Фразы по большей части среднего размера, но встречаются и распространенные предложения. Не избегает он причастных и деепричастных конструкций. В целом этимология и синтаксис таковы, какими обычно говорят люди, не старающиеся прибегать к литературным приёмам. Несмотря на крайне повышенное экстатическое состояние, нет преувеличений, красочных эффектов, ни ироний, ни сарказмов. В общем, этимология и синтаксис его таковы, каким обыкновенно говорят простые люди, незнакомые с литературными приёмами, или вернее, люди, когда им не до литературных приёмов.

Точно обжигающимся языком, едва подбирая греческие слова, а иногда даже допуская несогласование в роде, числе и падеже для обозначения тех предметов, о которых он раньше до того и речи ни с кем не вёл из уверовавших язычников, а разве только слышал, как читали по-еврейски в синагогах отрывки из пророков, – он тут же записал отрывистыми фразами среднего размера всё, что видел, в свиток и послал этот свиток эллинским Церквам Асии, как ему было повелено.

Понятно, что и κοινη διαλεκτος, т.е. греческий язык Апокалипсиса получился совершенно особенный: символический и иносказательный, но вместе с тем, твёрдо предметный; огненный в себе, но совершенно не воспламеняющий воображения людей посторонних; страстный и порывистый, но целомудренно сдержанный; рудиментарный, шокирующий своей грамматикой, но точно выразительный и страшно мудрый; со словами, которые то необъятны, как океан, то мелочны, как надписи на банках москательной лавки (Ап.XVIII, 12-13); грозно потрясающий небо и землю, но до времени слышный лишь «имеющим уши». Всё это можно объяснить только тем, что в основе Апокалипсиса действительно лежит катастрофический факт всеобъемлющего Откровения, произведшего зияющий разрыв в сложившемся уже тогда историческом сознании и языческих Церквей, и Апостольского сознания самого Иоанна.

Но и это не всё.

Греческий язык этой великой книги судеб по сравнению с языком Евангелия и Посланий действительно носит на себе много следов иудейской и вообще живой семитической речи. Как объяснить эту слишком уж большую разницу словесных инвентарий?

Предполагать, что первоначально эта книга была написана Иоанном на арамейском наречии и потом с неё был сделан другим лицом не совсем удовлетворительный перевод на греческий язык – нельзя, так как об этом не сохранилось ни одного свидетельства древних писателей. Напротив, все они настойчиво утверждают, что Апокалипсис был написан именно на греческом языке, что вполне понятно, ибо Церкви Ефеса, Смирны, Пергама и т.д. были эллинские.

Как же быть?

Если принимать Апокалипсис за каноническую книгу, – так надо не только принимать, но и веровать в него. Тогда должно помнить, что на Патмосе явился Иоанну Тот, Кто с ним при жизни никогда не говорил по-гречески, а только по арамейски или по-еврейски. На этом же наречии Он говорил ему и здесь, также как и Павлу на пути в Дамаск: Ἑβραϊστὶ (иврит – пер. ред.) (Деян.XXVI, 14). Странно было бы ожидать после этого, чтобы Апокалипсис не носил на себе неизгладимых отпечатков этой живой речи, бесконечно дорогой и священной для Иоанна.

Теперь нам станет понятен и завершительный характер Апокалипсиса среди прочих частей христианского канона. Написанный в конце правления Домициана, т.е. около 96 года, значит, после всех новозаветных книг и в заключение Апостольского века, он распростирает над едва сложившимися младенческими школами христианской добродетели в городах Асии трагическое небо древних пророков с его видениями и тем завершает их религиозную самостоятельность и обеспечивает в будущем их духовную зрелость.