СИМВОЛИКА АПОКАЛИПСИСА

РО РНБ. Фонд 1000СОП.1968.30/6. Л.95 - 103

По форме символика Апокалипсиса не представляет собой чего-либо нового сравнительно с другими книгами Священного Писания. Образы, символы, иносказания, притчи и гороскопы Апокалипсиса можно найти в Пятикнижии Моисеевом, в Псалмах Давида, в книгах Пророков. И там они имеют тот же смысл, что и здесь.

Что же это за символы, и каково их значение?

В Апокалипсисе символы трёх родов: одни изображают надмирную славу Божию; другие переносят нас в блаженные дни обетованного Града Божия, сходящего на землю, т.е. 1000-летнего Царства Святых, и затем в пакибытие; третьи дают пророчески обличительное начертание истории. Буду говорить сначала о первых.

Восхищенный на небо Иоанн поставлен был у Престола Творца Всемогущего и тут открытыми очами увидел, что словесные твари не исчерпываются человеком. Престол Божий окружен огнезрачными ликами ангельской природы – Х е р у в и м а м и  מלאך [здесь и далее выделено автором]. Эти тварные психо-организмы суть элогимы, стоящие безмерно выше нас, падших человеков, во-первых потому, что постоянно лицом к лицу зрят Предвечного; во-вторых потому, что они непричастны смерти и в-третьих потому, что будучи служителями миропонимания Творца отстаивают в творении славу Божию  в с е о б щ и м  о б р а з о м.

Потому-то апостол Павел и называет их «Херувимами  с л а в ы» (Ев.IХ, 5), т.е. Χερουβειμ δοξης.

Обнимая  в с ё  мироздание, каждый מלאך, т.е.Херувим стоит на ревнивой страже одной какой-нибудь  в с е о б щ е й  основы творения. Первый – подобный ЛЬВУ, выражает тайну причиняющей энергии и всесильной активности. Второй – подобный ТЕЛЬЦУ – тайну сознания своей тварности, т.е.безропотного отдания жизни во всецельную жертву пред Творцом, даровавшим эту жизнь; третий – подобный ЧЕЛОВЕКУ – хранить тайну времени, ибо всё, что сотворено – духовное и телесное- существует во времени. И четвертый – подобен ОРЛУ летящему – хранить тайну охваченного пространства. Таким образом, мироздание, поскольку оно после падения богоподобного человека остается благоустроено и представляет собой единоцентричный и населённый космос – подведомо этим четырем Элогимам всеобщего служения.

Образы Херувимов – симморфны животным, ибо по мысли Творца психо-организмам Ангельской иерархии в верхнем ярусе бытия соответствуют породы бессловесных животных на земле долу. Из рассматривания сих последних на земле мы можем постигать и тайну Херувимов на небе. Действительно, названные животные – цари на земле: лев – высшая точка силы; телец – тварной покорности и стадного распространения; орёл – житель заоблачной выси – царь пространства; а человек, в уме вмещающий память пережитых тысячелетий – царь времени.

Херувимы славы имеют по шести крыльев. Это у них органы всюдубывания. Они сверх того усеяны тысячею очей – это органы всезрительства, всенадзирания. И что же?

Стоя столь близко к Творцу, т.е. к источнику праздника и субботы, - они при всём своём всюдубывании в творении и при всём своем всеозирании созданных вещей не могут постигнуть тайны спасения и плана нового творения (2Кор.IV, 9; VI, 3).

Но почему?

Как названные животные на земле являются самыми высшими и самыми сильными, но остаются  в н е ш н и м и  миру и всем его вещам, так и Херувимы на небе. Они не суть творческие силы Саваофа, а хранящие. Неустанно пламенея смотрением, точно зрящие аппараты живых, они делят внимание между очами своими, ибо  в н е ш н и  всему надзираемому ими через посредство этих тысяч очей. Неустанно всюдубывая, они всё-таки ограничены тем местом, в котором являются, ибо  в н е ш н и  каждой частице бытия, посещаемой ими при помощи шести глазастых крыл. Они всеобъемлющи, но через enumeratio simplex (простое перечисление – пер.ред.), ибо в них нет  б о г о п о д о б и я. Бог вездесущ, а не только всюдубывающ, всеведущ, а не только всенадзирающ. Такова божественная метафизика.

Вот почему, видя лик Бога Саваофа, пламенеющим молниями гнева против падшего рода человеческого, и опуская взоры свои вниз на гибнущее творение, где должна была открываться картина падения богоподобных: темное идолопоклонство и гордыня одних, позор и рабство других, бесконечные кровопролития, бедствия, болезни и всеобщая смерть – Херувимы суровы, страшны, ибо их содрогают омерзение и ужас, но они не осмеливаются произносить укоризненного суда против человека (2Пет.II, 11), а только вопиют и взывают к изначальной святости Бога Творца в творении, но … сами не находят себе покоя субботнего ни днем, ни ночью, ибо покоя и праздника, субботы Божией в творении нет. Этот праздник для всей твари навсегда разрушен грехом.

Но вот подходит к Престолу Всемогущего Агнец-Христос, и всё разрешается. Не имея шести крыльев и тысячи очей, стоя на одном месте Агнец-Христос охватил всё, и ко всему становится во  в с е о б щ е е  отношение. Но как? Чем?

В Нём, в Его человеческой природе есть  б о г о п о д о б и е, есть какой-то орган внутреннего отношения ко всему мирозданию. Это Его софийный λογος (логос – пер. ред.) человеческий. И так как пространство и время не вне Его, а в Нём уцентрованы, то путь Его был путем  н р а в с т в е н н о й  победы над пространством, над временем, над тяготением и смертью, т.е. над всем тем, что побеждают Херувимы внешне и механически через enumeratio simplex (простое перечисление – пер. ред.): тысячью глаз и шестью крыльями. Вот почему, когда Своей победой над смертью Он приносит осуществление Божьего покоя и субботы в творение, – то Ему поклонились эти ревнивые духи-гиганты, стоящие на страже четырех порогов к славе Божией – Херувимы, ибо увидели, что Он в сиянии славы своей стал по истине во всеобщее отношение к миру, по человеческому богоподобию своему.

Таково было видение Иоанна.

Поразительна тут совершенная одинаковость видения, открытого под конец апостольского века христианскому пророку на Патмосе, с теми видениями, которые были показаны за шесть столетий раньше ветхозаветному пророку Иезекиилу в вавилонском плену на реке Ховар, о чем тогда стало сейчас же известно в темных еврейских хижинах, в которых денно и нощно плакали о несбывшемся Сионе. Могли ли бы те и другие видения быть так тождественны, если бы самый предмет не существовал объективно? Где и когда беспредметные и потому произвольные образы могли бы до такой степени совпадать?

Я остановился так на видении, описанном в прологе ко второй части Апокалипсиса, потому что оно есть гносеологический ключ ко всей последующей драме человеческой.

Дальше образы и символы и видения имеют уже другой смысл. Это – история. Но и здесь они опять те же древние обличительные символы, при помощи которых Бог Саваоф много раз «глаголал через пророков»… Голод, война, мор – суть те удары Божьего бича, которыми и прежде всегда в истории сокрушаемы были с какою-то скрытой методической закономерностью у возгордившегося человека «опора хлебная», «опора мирная» и «опора телесная». И там, и здесь небо свивается точно свиток, солнце становится мрачным, воды речные и морские обращаются в кровь. Зверь появляется из бездны, как символ безбожного огосударствления народов, и другой Зверь из земли, как символ материальной победы над природой для поддержания этого огосударствленного человечества. Это антитеза святого человечества. Из-за Евфрата во исполнение теократии среди святого человечества движутся «цари от Востока»…

Все эти радостные и мрачные фуги устремлены к одной завершительной мета-исторической цели, которая горит вдали будущего огнями и звучит радостными песнями, как украшенный брачный чертог. В конце домостроительства победа Христа принесет людям на землю откровение богосыновства, для восприятия которого человек должен пройти сквозь великие очистительные страдания.

Мессианские дни в Апокалипсисе представляются не как естественное продолжение теперешней действительности и её исторического развития, но как совершенно новое творение: 1-ое воскресение.

Богоподобие осуществится: через осияние человека новым творческим актом возрождающей благодать, что сделает несколько поколений живущих на Земле причастниками  н р а в с т в е н н о й  победы над временем и над пространством через открытие иной глубинности их, также победы над тяготением и частичной победы над смертью… Это изображено здесь в ярких образах и символах. Над коленопреклонённом человечеством небо будет отверзаться, и вечность зримая в сияющих провалах его будет потрясать блаженством познания сердца сынов земли, которые стоя над кровавыми трясинами падающих ложных религий и царств, будут петь хвалу Христу. Моря с его губящей нирваной для них уже не будет, оно станет «стеклянным», т.е. прозрачным, но не топким для избранников, не приявших начертание зверя и побеждающих свое тяготение, которое победимо нравственно (Ап.ХV, 2). Гор и островов не станет, как отделяющих народ от народа (ХVI, 20) Мертвенно окаменелые части природы – эти источники горя и нужды человеческой одухотворятся и просветятся. Тогда невозможного не будет для христиан, ибо словом веры они будут передвигать горы и низины и творить другие великие знамения, и смерти не будет с её мучительным ужасом, а будет тихое и мирное успение.

Между видениями, описанными в прологе, и этим мета-историческим завершением человеческой драмы, т.е. Мессианским Царством на земле, и затем видениями пакибытия – и умещается 20 веков скорбной человеческой истории, как мы её знаем из собственного опыта и еще больше по летописям и документам. Перипетии этой борьбы не земле, нарастание и завершение каждого цикла действий, – всё происходит под знаками этого начала и этого конца, и также представлено в символах и образах.

- - - - -

Теперь является вопрос: каково же значение этих третьих исторических символов, знамений и гороскопов, содержащихся в средней части Апокалипсиса? Символы эти, как я уже неоднократно говорил, не суть призраки, осаждавшие больной ум писателя и которые могли быть прогнаны светом дня или выздоровлением, а равно это и не художественные вымыслы восточного поэта, и еще менее объективированные философские настроения последнего апостола. Задача моя показать, что символы эти реальны и тверды, как само правосудие Божие; они выражают подлинные состояния исторической действительности; и суть откровения не столько о будущем, сколько о подлинно существующем во вневременных глубинах бытия, так что в них вмещаются факты пережитого прошлого, переживаемого нами настоящего и имеющего быть пережитым будущими поколениями. Если те символы пролога и образы крайней еще не исполнившейся мета-истории и пакибытия мы можем постигать только умозрительно верою, - то эти символы, изображающие весь 20-вековой исторический промежуток, стоят к нам в ином отношении. Их внешнюю сторону мы достаточно хорошо знаем по собственному опыту, их фактическое содержание мы можем знать при помощи исторической науки еще лучше. Таким образом, здесь нам даётся возможность познания одних и тех же предметов и явлений, но с двух сторон. С внутренней нездешней стороны: в форме символов Апокалипсиса; а с внешней стороны: в виде фактов истории, опытно воспринимаемых при свете солнца.

И вот теперь возникает недоумение: как могло статься, что вся жизнь народов: религиозные культы с их идолами, государства с их войнами и революциями, промышленность с её железным грохотом и экономическими переворотами и чудесами, борьба классов за социальные утопии, наука и нравственность, сбросившие с себя святое иго Закона Божия – как всё это, оказавшись в трагической коллизии с Евангелием о Христе, могло принять такой странный и неузнаваемый вид.

И наука, и философия в сущности очень мало нам говорят об условиях происхождения и устойчивости человеческих обществ.

Человеческое общество в каждый данный момент есть нечто гораздо большее, нежели только простая сумма личностей, в нём живущих. Наша принадлежность, например, к своей нации совершенно не зависит от нашего личного сознания. Она существует до него и помимо него и даже вопреки ему. Нации рождаются в мире, борются с другими нациями, ведут самостоятельную жизнь, впадают в ничтожество. Проблема безличной субстанции общества и его единства при множественности сменяющихся лиц – до сих пор остается чрезвычайно трудной.

Наука утверждает только, что общества не есть вещь искусственная, логически построяемая умом, которую можно создать диктаторской волей, не есть дело личного произвола, договора. Точно также преобразование социальных отношений нельзя достигнуть только путём индивидуального усовершенствования и личного примера.

Общества - сверхличны, сверхиндивидуальны. Они подобны созданиям природы и скорее всего могут быть сравниваемы с живыми физическими организмами. Но, конечно, это только начало познания.

Более углублённый взгляд раскрывает, что каждое из наших, по-видимому, личных переживаний в данном национальном комплексе или социальном строе есть продолжение какой-то связной жизни, другими частями своего целостного и нерасторжимого психо-организма достающейся на долю других неведомых нам отдельных лиц.

Потому в человеке могут происходить события, далеко превышающие его собственную меру – гигантомания какая-то.

Откуда это?

С грехопадением произошла не только порча нрава человеческого, но переменилось место, занимаемое человеком в природе, и произошло расстройство самого мироздания. Внутренняя жизнь растений, животных, стихий, теперь вывалилась из внешних обликов своих, как из скорлупы: а имена в устах человека остались за этими опустелыми материальными обликами, которые бегают и ползают по земле, летают по воздуху, лишь совне освещаемые солнцем. И сам человек после падения, опустев внутренне, больше всего стал бояться в себе именно этой пустоты темной, ибо она ведь уже здесь загробный мрак. Поэтому человек, когда он становится вожаком других людей, то гонимый этим horror vacui (боязнь пустоты – пер.ред.), без ведения о подлинных именах тварей, он осуществляется в их внутренние душевные туловища, опрокидывая всю эту мерзость звериную в себя и в образуемые вокруг себя коллективы людей и принимая эти безымянные темные твердины за данности своего душевного мира. Между тем – это не есть его душевный мир, не  е г о  принадлежности, не  е г о  свойства, а психо-организмы, потерявшие имена, и неузнаваемые части и элементы разрушающегося космоса. Вечно голодные не о пище, а об истинном человеке, который когда-то в раю нарекал им имена и тем приобщал к Богу, обширные безличные сущности – рыбьи, птичьи, звериные, пресмыкающиеся ищут в потемках родственных себе особей. Через этих вожаков и идеологов они молчаливо захватывают собой множество человеческих песчинок, тем самым делая их «народами». Человеческие же личности лишь суетятся на поверхности истории, обманывая себя иллюзией свободы. А скрытые душевные туловища, эти ens realissima (наиреальнейшая сущность – пер.ред.), сплачивающие своим животным упорством падших людей в компактные и государственно-устойчивые единицы, в классы и социальные группы, в целые культуры, быть может, и неведомо для тех, кто носит всю эту звериную мерзость в себе по частям, и принимая её за подлинное выражение своей человеческой природы, – эти душевные туловища со скрывающимися в них инстинктами звериной слепоты и безжалостной импульсивности, всё время остаются за сценой истории.

Возможность этого основана на способности человека к некоторым распространительным переживаниям за пределами данной своей телесной скорлупы и на сдвиге всего внутреннего нуменального момента космоса в сторону. Потеряв имена, он стал частями проходить позади наружных ликов человеческих, являясь, как сквозь глазные щели маски, то теми, то другими частями своими, при кажущейся пустоте безличных мгновений.

По сочинениям христианских подвижников – аскетов мы до сих пор учились только святой мистике личного спасения, где предметом интимных созерцаний и нравственной самооценки является всё переживаемое в индивидуальном опыте данного лица при условии его аскетической отрешённости от общества и от мира. Здесь совесть заострена, но как бы сужена, укорочена. Она зряча и чутка к личному греху, но индифферентна к исследованию социальных язв, не внимательна к грехам коллективов, т.е. ко лжи самого построения социальной жизни. Апокалипсис же ставит себе именно эти последние задачи. Он раскрывает трансцендентную морфологию человеческих коллективов: государств, каст, корпораций, классов в их связи с тайной космоса, как творений из ничего.

Внутренняя душа мировладычных народов и государств, судьба угасших культов с их длительными мистическими наваждениями и скрытых идолопоклонств позднейших времен – всё это здесь изображено в их утверждающих отношениях к разным моментам ветхого шестоднева и в фатальном отношении к тайне Креста, т.е. несказанной Жертвы – Агнца, находящегося в войне с ветхим космосом.

Этим новозаветный Апокалипсис скорее примыкает к древним апокалипсисам Ассиро-Вавилонии и Египта, выраженным в каменных изваяниях, в которых бред переплетается с былью. Таковы полузвери, полуптицы, сфинксы и особенно пирамиды на берегу Нила, что до сих пор, видимые издалека, подымаются среди заброшенных песков пустыни. Таковы же были и общественные должности циклопических учреждений этих монархий колоссов. А, может быть, также и к апокалипсису Индии, осуществляемому в живых душах и телах её аскетов.

Такая социальная мистика только теперь впервые намечается в Христианстве. Она наводит на мысль, что настоящая тайна мира заключается не в невидимом, а в видимом, ибо душевная глубь человека космична. Вот почему у нас, в Восточной Церкви до сих пор так много встречалось людей, склонных к мистицизму личного спасения и достигавшем на этом пути истинного величия, и совсем неспособных понимать священно-жестокие и полнокровные символы пророческой книги св. апостола Иоанна.

Чтобы понимать Апокалипсис, верующий христианин должен претерпеть коренное изменение не только своего интимно-нравственного «Я», каким оно стоит пред Богом, но и своего общественного лика, каким он обращен к себе подобным. И именно в познавательном аппарате этого второго лика должен совершиться некий дегуманизирующий καθαρσις (катарсис, очищение – пер. ред.) огненный, о котором говорит апостол Пётр (1Пет.IV, 12), т.е. очищение ума навсегда от картин воображения зооморфно-политического.

Тогда душа приноровлена будет к иным восприятиям. С очами, с осязанием, со слухом должно произойти некое огненное крещение. Тут, конечно, собственными руками мы ничего не в силах сделать.

Только когда испытующий родится свыше, от Духа Святого и в нём откроются окна души для истинного и благоговейного Γνωσις-а (гнозис, познание – пер. ред.), тогда он ощутит иную глубинность пространства, и пред его очами раздвинутся перспективы в сокровенный внутренний мир душ живых и отошедших, - только тогда научится он понимать язык Апокалипсиса – полуземной и полузагробный… И, не обманываясь видимостью вещей и отношений, станет прозирать в социальных комплексах, заполняющих историческую сцену на целые столетия, очертания этих звериных тел, как иноприродных существ, столь искажающих величие и красоту человеческого лика и захватывающих в свой хищный плен чреду за чредой падших поколений и целые народы. И тогда он узрит истинную правду о человеке, Христову правду, в тайне созидаемую, и возрадуется о грядущем торжестве Её.

Но и это не всё.

Сколько бы мы не рождались свыше по действию Духа Святого и как бы мы не переустраивали сами своего внешнего познания, – никогда мы не увидели бы прошлой истории своей и уготованного нам будущего в этих апокалиптических образах, – если бы мир и человеческие дела в объективной сущности своей от первых дней бытия не заключали в себе изначальной способности являться в этих образах, в этих именно символах. Символы Апокалипсиса имеют  о н т о л о г и ч е с к о е  значение. Только потому они и могли, как бы остановившись в вечности, сделаться ключами к человеческой судьбе. Потому же и для толкователя они всегда будут не только предметом исследования, но будут таинственны и бесконечно страшны, ибо несут суд миру и народам.