Часть III. Гл.1. ЗАПЕЧАТЛЕНИЕ ПРАВЕДНИКОВ

РО РНБ. Фонд 1000СОП.1968.30/2. Л.159-180

Чтобы понять, что означало это торжественное видение, необходимо дать себе отчёт: могло ли общинное, наивно семитичное христианство, каким оно было по изображению Апокалипсиса в очагах веры в Малой Асии в тот момент, послужить моральным идеологическим базисом погибающей Империи и мощной опорой после того, как аппарат её государственной власти в величайших страданиях совлекался гуманизма, и вопиять о государственном спасении?

Отвечаем смело: нет, не могло.

Это была религия pro domo sua (букв. «за свой дом», т.е. в защиту своих интересов – пер. ред.) деятельная, с серьезным нравом караула и суровой дисциплиной и простодушной верой во Христа.

Это ведь были всего только городские церкви, с местным кругозором, с местным интересом, в простоте сердца, наивно семитичного, а не всечеловеческая религия. Они знали Господа Иисуса Христа, каждая по своему, но не имели над собой никакого общего неба – единящего верха ни в слове, ни в управлении. Древние христиане городских церквей довольствовались верой во Христа и не пытались  определять представление о Боге, лежащее в основе их веры.

И вот здесь в VII главе, в цикле видений Апокалипсиса явлен тот момент, когда вера городских церквей преображалась в универсальную религию, в этом городском языко-христианстве произошел перелом, совершается прибыль в познании Бога с нарастанием духа. Над городскими общинами зажглось великим светом единого предвечного догмата кафолическое учение, как общехристианский долг веры, и вера общин стала всечеловеческой религией в язычестве.

Если это метаистория, то исторически как что было?

Это драма. Но где же действующие лица? Кто они? Фон событий? Ангелы, сонм праведников, 4 Ангела ветра, земли.

Мы знаем, что в истории это дело было осуществлено подвигом Вселенских Соборов. Мы веруем в святость этого подвига, поклоняемся ему. Но акты этих Соборов и свидетельства современников сохранились. И вот многое в них для нас странно, оно с трудом вмещается в наши понятия о святом и праведном, в наше чувство Евангельского Духа.

Например: Какая святость в цеплянии, в этом болезненном хватании за словесные формулы веры, то за обставление каждого тезиса истины анафематизмами, как далеко от заповеди блаженства. Это злобное опорочивание верований своих противников, это странное вмешательство ещё не крещёного Константина. Это молчаливое позднейшее засилие Императорской власти в деле соборных определений даже до того, как Константин принял Христианство. Это поклонение словам в роде ομοουσιος (единосущный – пер. ред.) на государев счёт. Эти интриги, происки, желание утопить своих противников, словом, партийная борьба со всеми отталкивающими чертами её, жестокостями, коварством и ужасами.

Это странное стремление всячески утвердить догмат с полным умалчиванием о внутреннем опыте и нравственной чистоте, необходимой для исповедания этого догмата. До сих пор Церковь поёт про Николая (Николай Угодник, Чудотворец, святитель, ок.270г.-ок.345г., по легенде ударил по щеке Ария во время Вселенского Собора 325г. и обозвал его «безумствующим богохульником» ‑ прим. ред.): «Крепкими жилами догмат нечестивого Ария удавил еси.» (в канонах из Октоиха, написанных св. Иосифом Песнописцем (+880) в честь святителя Николая – прим. ред.)

Эта утрата доверия к свободному развитию духа, осуждение умерших (вероятно, имеются в виду внутрицерковные распри вокруг указа императора Юстиниана (ок.544г.), предавшего анафеме трех уже умерших сочинителей несторианского направления и обсуждавшегося на нескольких местных соборах и на V Вселенском соборе (553г.) – прим. ред.).

Эта скрытая, но яростная борьба между патриархами за первенство чести и первенство власти учительной, учительное честолюбие, применение то военной силы, то кулаков монахов, под наружным смирением которых скрывалась враждебность и иступленная чувственность. Епископские схизмы. Эта неискренность титулований друг друга: «твоё блаженство, твоё святейшество говоришь, как диавол» и т.п. язвительность. Эта неутомимая риторика выступлений публичных, как собаки, готовые загрызать друг друга. Эта нераскаянность и безжалостное мучительство друг к другу при впадении в ересь. Эта яростная борьба за место ортодоксии в Империи. Это оставление без возражений совершенно ложного и опасного еретического утверждения Римских пап о том, что власть их идёт от «князя апостолов» святого Петра, что потом послужило основой вывиха всей западной половины Христианства и повело в дальнейшем к развитию чудовищных притязаний пап на наместничество Божие на земле. Это игнорирование целого цикла великих вопросов – антропологии. Это устранение Хилиастических чаяний первой Церкви. Это самомнительная уверенность, что все учительные задачи Христианства подвигами Соборов и страстных споров исчерпаны и остаётся только ждать кончины мира.

{На обороте листа:

Чем и как объединены были эти две стихии? Желали ли они отмежеваться друг от друга?

Многие христиане тогда были ростовщиками и насильниками, как Константин Великий. Многие язычники были философами строгой жизни, но это не мешало христианам смотреть на язычников, как на низшие существа. При первой возможности фанатичные монахи подбивали христианскую толпу на эксцессы, на разрушение Академии и на такие деяния, как убийство Ипатия (епископ Гангрский, священномученик, убит арианами по возвращению с Никейского собора 325г. – прим. ред.). Христиане IV в. с ненавистью смотрели на язычников, на улицах Александрии происходили кровавые стычки из-за модуляций во время церковного пения.

На общественных колесницах съезжались они на собор. Получали кормовые деньги.

Запечатление нельзя приравнять к принятию Христианства.

Вся пылкость Африки и Асии с лучами и томность Азии}

Позади каждого собора были годы тяжелой борьбы с религиозными войнами, братоубийственной ненавистью, изуверствами. Люди оспаривали друг у друга Неисповедимого Творца вселенной и единородного Сына Его, наивно воображая, что могут замкнуть Его исключительно в своё исповедание и в ущерб всем остальным. И, тем не менее, Соборы святы были даже для современников.

Что всё это значило?

Это показывает, что в деятельности всех Соборов было две стихии одинаковые: наряду с несомненным чудом Божия водительства было многое от человеческой стихии и даже от греха. Чем и как объединены были эти две стихии? Желали ли они отмежеваться друг от друга?

Если смотреть простым глазом, каждый Собор гудел, как пчелиный улей, как одно целое corpus permixtum (смешанное тело – пер. ред.).

Они сделались правительственным орудием чужих деяний, пред нами мелькают неукротимые стремления к (неразб.) и, я бы сказал, нечеловеческим делам и уголовным санкциям.

Наряду с вечным нетленным золотом истины была накипь человеческая. Но кто же был бы способен отделить здесь питательное зерно истины от мякины? Кто был бы в состоянии безошибочно показать эти слагаемые в их раздельности, в разные просветы на будущую их судьбу? Кто даст очам взглянуть на эти слагаемые в их раздельности?

Множество богословов и учёных историков, исследовавших деятельность Вселенских Соборов, искренно желавших понять их святыню, ничего не в силах были там уловить, кроме человеческого философствования и человеческих страстей. И никакой научный анализ не в силах отделить тут одно от другого. Показать там сокровище откровения – это в силах только сам Бог – Иисус Христос обоюдностью меча слова Своего.

Решающее значение тут имело действие Ангела, а то, сколько было Соборов, кто их созывал, кто участвовал, какой ход партийной борьбы – не в этом суть.

И вот в Апокалипсисе сделано это превращение городской религии в мировую. В видении VII главы, изображающем запечатление святых и праведных, показан учительный подвиг Соборов в одном разрезе, в том плане, где всё человеческое, а в X главе, где та же деятельность Соборов изображена в другом разрезе, как религиозное творческое усилие правительственной власти Кесарей, и как таковая делает понятным ту человеческую накипь, которая всегда и везде сопутствует святым течениям, идущим от Небесного Источника.

{На обороте листа:

О, сколько раз они возвращались домой с этих собраний без победы, посрамлённые, обезоруженные, поглупев от напрасного шума.

У Церковной жизни есть свои кулисы. За этими кулисами всегда скрываются отвратительные средства, раскрашенные актёры, клакеры, прислуга, наёмные убийцы идей и репутаций.

Составляя вероопределение, Собор имел в виду дать Церкви средства, при помощи которого она могла бы отличать и отделять еретиков от своих истинных чад.

Разумеется, кроме явных еретиков, много было скрытых. Всё это были ловкие и осторожные люди, которых едва ли можно уличить в неправославии.

Что должно было считаться признаком правомыслия или неправомыслия того или другого лица? Принятие известных догматических формул? Но разве нельзя говорить одно и быть убеждённым в другом? Общение с местным епископом? Но где ручательство, что сам епископ православен?

Потому II Собор указал из своей среды нескольких епископов, наиболее известных в разных частях Восточной Империи, с которыми надо было поддерживать общение тем, кто хотел считаться православным.}

Там изображены Соборы, как дело Кесарей, епископской конфедерации, действовала (несколько слов закрыты сгибом листа и не видны) сил Кесаря. Кесари рухнули, а догмат остался, будет стоять до скончания века.

Составные элементы одного и того же величайшего в Христианстве события Соборов здесь расслоены (разложены) тем, что показана двоякая их метаистория, открыты для глаз толкователя разные сверхфакты над ним, которые, собственно, и производили этот синтез, известный  современникам и потомству под именем Вселенских Соборов. У Соборов поэтому было два лица, два слагаемых, и каждое из них имело свою природу, свою мистику, свою цену, свою судьбу в будущем. Евангелие, сдавленное якобы догматом Соборов, объяснило богословов.

Неисчислимые последствия для богословской мысли должно иметь такое Апокалиптическое созерцание Соборов. Это созерцание не разрушает веру в них, а подымает на ещё большую высоту. Это удержит на пути спасения множество сомневающихся умов и даст каждому испытующему взору, устремлённому в прошлое, орлиную зоркость апостола-ясновидца. Будем же поклоняться пред тем, что воистину достойно поклонения, вечно свято – пред чудесами Божия водительства в человеческой истории. Оно откроется как виды на героические усилия Кесарей и епископов, как единочеловеческое стремление к великой задаче человеческими средствами и человеческими силами и порой не чуждое человеческих страстей.

После того, как власть совлеклась гуманизма, она оказалась лицом к лицу пред необходимостью найти иную идеологию для государственного строительства. Власти нужна была всечеловечность Церкви. Вследствие пережитых испытаний, через раскрытие печатей Агнцем, планомерно и последовательно ведущих её к Христианству, власть широкими глазами увидела против себя обернутою тайну космоса и тайну верховного бытия человеческого, как целесообразные вовсе не с гуманизмом, а с чем-то иным. Но с чем же? С чем-то давно умершим – Грех.

{На обороте листа:

Человечество, оторванное от своего высшего центра жизни – Кесаря, превратилось в самодавлеющее, никакой объективной правде не подчинённое стадо.

Он Кесарь – единочеловек обводил взглядом власти все провинции, и все донесения и слухи, идущие о них, соединялись в его уме, точно в фокусе камеры-обскуры. Это была не пустая слава.

– Urbi et orbi (Граду и миру – пер. ред.) вещал он догматы.

Эти слагаемые, в каких были отношениях между собой?

Была ли между ними кооперация или были они неотъемлемы, или между ними должна была разгореться борьба? Есть такие сплавы – ни по цвету, ни по твёрдости, ни по удельному весу их не отличишь от золота. Но капни на них кислоты, – под которой золото останется неизменным, – они чернеют и разлагаются. Так было с достижениями умозрительного христианства.

Наивное семитское верование городских общин поднято на высоту универсальной философии.}

Чтобы быть признанным за такую идеологию, общинное Христианство надо было представить в виде  е д и н о й  Церкви Вселенской. Эта трансформация Христианства и универсализация Христианского откровения представлена в дальнейших видениях. Христианство представлялось самым новым и способным к дальнейшему развитию учением – оттого оно привлекало к себе как базиса для творчества.

Малоазийские церкви были носителями безземного благочестия, устремлённого всеми помыслами своими к небу; и там они чаяли найти всё: и объединение и твёрдую землю. Это вера задворок.

Теперь будет понятен общий смысл предлежащей нам тайнописи Иоанна.

И ПОСЛЕ СЕГО ВИДЕЛ Я ЧЕТЫРЁХ АНГЕЛОВ, СТОЯЩИХ НА ЧЕТЫРЁХ УГЛАХ ЗЕМЛИ.

Что это за четырёхугольная земля? Это не ORBIS TERRARUM, круглящийся около вершин объединённого человечества, тяготеющий к одному Кесарю пространственный район.

Это – земля, объективная, как творение Божие, единоцентричная только Богу и безцентричная для человека. Для человека она не круг – orbis, <а> о четырёх углах, по месту восхода и захода солнца. Он не может на ней ни сказать, ни сделать.

Здешняя земля эмпирически данная для них была одержима силами, враждебными человеку. В Империи «земля» была уцентрована в Кесаре – единочеловеке государственного гуманизма, и этим заслоняла Бога, Истинного Творца земли. Здесь же земля взята вне отношений к Империи и вне землетрясений Мало-Азийских.

Надо помнить, что Эллины того времени были народ с гигантскими наклонностями к отвлечённому философствованию, с множеством людей изверившихся в философии с искусством всякой логомахии (словопрение, спор и словах – прим. ред.), о которой мы и понятия не имеем, – словоактивные эллины. Философским гением греческим был пропитан весь общественный воздух. Знаем, что гонения на христиан отбросили от него хищников учительства. Но теперь гонения кончились, и общинам городским предстояло, не умирая совсем, создать над собою церковь Вселенскую единую. И вот тут-то её подстерегли новые учительные опасности. Опасности эти стерегли христиан со всех краев земли. Опасности ложных объединительных попыток. Чем? Как? Только Бог да солнце (?) urbi et orbi.

…ЧЕТЫРЁХ АНГЕЛОВ, СТОЯЩИХ НА ЧЕТЫРЁХ УГЛАХ ЗЕМЛИ, ДЕРЖАЩИХ ЧЕТЫРЕ (завывающих) ВЕТРА ЗЕМЛИ, ЧТОБЫ НЕ ДУЛ ВЕТЕР НИ НА ЗЕМЛЮ, НИ НА МОРЕ, НИ НА КАКОЕ ДЕРЕВО.

Что это за Ангелы? Цари ветров, раздававшие им приказания, рассылая своих подданных в разные стороны.

{На обороте листа:

Чем можно было объединить Церковь?

Объединить церковь можно было только раскрытием существа Божия и Христа. Буреветрами звучат эти учения;

Объединить можно было раскрытием тайны о человеке;

Объединить можно раскрытием тайны о земле.

Какое нужно детское простодушие (подход к миру примитивен), чтобы так доверчиво хранить в уме необъяснимую и жуткую проблему Вселенной.

Какая необходима сосредоточенная и крепкая вера, чтобы объяснить Творение бесконечных стихий так понятно для его собственного ограниченного ума: «Бог сотворил землю и небо».

Христиане, не знавшие философов даже по имени.

Метафизические мумии

Была ли внутренняя необходимость в кафолицизме? Неужели Церковь должна была явить собой 7 случаев религиозно-нравственного столбняка? Он даже был развит…

Найти вселенский «заумный» язык при выражении внутренней тайны Бога – единосущный. Но где мистический трепет…}

Чем можно было объединить все малоазийские Церкви? Чаянием небесного блаженства? Это чаяние и так горело в них и не объединяло их в общий союз воинствующий.

Страстная тоска по близкому, казалось, второму пришествию удовлетворена на словах, стали привыкать к терпеливому ожиданию и обращать свои взоры «отрезвенивания» на землю. Вот тут-то и подстерегали Церковь великие опасности. Настало «отрезвление», но не падение ли. Стало мало радостной веры в силу Евангелия, пересоздающего мир и людей. Всё в христианстве стало покрываться серой пеленой обыденности и мелочности.

Идеей земли? Идеи праведной земли не было у этих Церквей. Испытания, обрушившиеся на Империю, давали неизгладимое паническое представление о земле, как осквернённой грехом, пропитанной кровью и слезами человеческими. Не она ли голодами своими сживает человека с себя? Обуреваемая чумными поветриями, искореняет самый его род. Сохранить среди всех этих ужасов чувство земли, с её произрастаниями питания, как святого незапятнанного творения Божия, сверхъестественного творения человеколюбивого и благостного Творца – это было сверх меры, можно было только по действию особого водительства Божия, и здесь показано это действие.

Свирепствовавшие на эллинской почве партийные учительские смуты делали положение особенно опасным земле – ад.

Только чудом Ангельского вмешательства сохранено в Христианстве это общее всем Церквям представление о земле при эсхатологии тогдашней сейсмотической, как о святом обиталище для человека. Обиталище это пока только уцентрировано в Боге, а не в человеке; ибо человека, способного стать таким центром земли, ещё нет в Христианстве, он ещё «грядёт», он должен быть творчески найден, «бара» – из ничего сотворён. А теперь пока над этой землёй, тайна которой ещё не раскрыта, ещё сохранена вера в неё, как свободное сверхъестественное творение Бога.

Какие же это ЧЕТЫРЕ ВЕТРА ЗЕМЛИ?

Здесь разумеются ветры ложных религиозных учений о древней земле, которые могли бы разрушить легко и навсегда у Христианства веру в землю, как святое творение того же Бога, от щедрот Которого они вкушали неизреченные радости спасения.

{На обороте листа:

Метафизические мумии…

Но ведь догматика – полуучение.

Если в городских общинах переживаемы были томящимися жизнью людьми какие-то предвкушения, люди эти, млеющие от чаемого блаженства, которого не мог изъяснить никакой язык, люди эти вдруг нашли вселенские формулы своего верования: предвечный догмат.

Земля – мир и Смерть, несовершенства…

Праматерь – земля…}

Христиане повторяли устно, заучивали.

Буквальное учение Пятикнижия Моисеева о сотворении мира не могло удовлетворить образованных людей того времени.

Это было время великой усталости. Умирающее язычество тогда обуреваемо было мрачными мыслями о земле и объясняющим зло и страдания (неразб.)

Это не ветры, это ураганы налетающие.

Язычество, начавшее детским оптимизмом, оканчивало свои дни философской черной меланхолией и отчаянием, спиритуализмом и презрением к плоти и всему тленному. Земля – общечеловечна. Эти учения весьма легко могли приразиться ко всем семи типам городского Христианства, которое состояло из людей «не от мира сего», и сыграть роль соединительной ткани между Церквами. К верованиям каждой из них в загробное блаженство подверстать мрачное чувство земли, подвести ложный фундамент, ипохондрию.

Опасность в том, что бушующие вихри учительные очень подходили к традиционной христианской эсхатологии. Ветер приносил ароматы полей, ароматы земли.

Каковы же могли быть эти учения?

Ветер манихейства с востока – навевал мысли вожделения. Он вещал, что земля, она творение вовсе не Бога, а низшего тёмного Демиурга, соперника и противника Бога, материя – недобрый злой сон. Ветер с юга, сирокко, от Египта-гностика, – вещал, что земля ничтожный прах, призрак – проявление вечносущего, которое всецело пронизывает её собою, как праздничное (прозаичное?) начало, нутродейственная сила. Тут была оценка мира положительная. Ветер с Запада дул и вещал, что зла нет, что земля – голая материя, опора плоти, самобытийственно противостоит Богу. Хмельной ветер с Севера дул из степных и лесных дебрей Скифии и навевал дикие хмельные песни плясовые о том, что земля бесприютна для человека, непочатый край для оргий плоти, что она может стать опорой жизни только через безбожную каторгу человеческого труда, споспешествующему леших, виев и демонов. Они не требовали для распространения гнозиса отрицания существования веры.

Как видно из Апокалипсиса, у Мало-асийских церквей никакого общего учения о земле не было. Вере их было чуждо какое бы то ни было религиозное представление о земле.

{На обороте листа:

Как они не утопали в мелочах?

Надо помнить, что прибывавшие на Собор накопили изрядный запас вопросов, ввиду того, что переписка в те времена была затруднительна, и местные новости попадали в другие страны лишь случайно.

На вершинах этих деятелей горел отблеск нечеловеческого серафического желания достоверной истины. Да простой человек, как таковой, тысячу раз успокоился бы на том, что непознаваемое темно… и не из-за какой ереси не подымал бы таких бурь.

Городского восприятия Христианства было тут мало. Религиозная данность давала лишь повод к рефлексии.

Афанасий, Осий – вот люди, которые определяли и осмысливали совершающийся перелом (Афанасий Великий (ок.295-373гг.) и Осий Кордубский (256-359гг.) – оба участники Первого Вселенского собора, авторы Никейского символа веры, борцы с арианством – прим. ред.).

Всякий должен был решить и умом и чувством для себя, что выбрать в хаосе противоречивых символов. Всё Христианство расчленено на живую и мёртвую половину, и надо выбрать живую.

Где она?}

И вот здесь в видении показано было Иоанну, что верующие всех городских церквей, прежде чем ложные учения о земле успели замутить сознание христиан, по слову ИНОГО АНГЕЛА, ВОСХОДЯЩЕГО ОТ ВОСТОКА СОЛНЦА И ИМЕЮЩЕГО ПЕЧАТЬ БОГА ЖИВОГО, образуют новый  е д и н ы й  с о н м  вселенский.

Христианство перестало бы быть религией нравственности и потеряло бы под собой историческую почву.

Чем же объединены они? Одна и та же печать Отца Небесного сияет на их «челах». Это значит: их умы, их представления о Творце здесь подверглось такому воспарению, общему подъёму к престолу Бога Отца, как «Творца видимых же всех и невидимых». Чистые христианские души, не привыкшие мыслить, сделались бы добычей философии.

Земля общечеловечна.

Так это и было в действительности. Усилиями Соборов мысли всех христиан теперь устремились к одному образу Триипостасного Бога Творца, который есть и Спаситель. Творец и Спаситель – едино. Утверждение этого основного догмата и есть единящий верх, покрывший все городские общины и создавший из них единую Вселенскую Церковь.

Никакими посюсторонними причинами мы не могли бы (ум не может, нельзя) объяснить жестокую ревность, пламенные усилия Осия Кордубского и Афанасия Великого на I Соборе, ревность Григория Богослова, Кирилла Александрийского, Льва Великого, Максима Исповедника, Исаакия Далматского и т.д. и т.д. Там, где ангелы реют, какими приманками честолюбия или соображениями мирских выгод можно было совершить то, что совершили эти мужи среди охватывавших весь мир ересей. Какие сверхъестественные крылья ясновидения позволяли (заставляли) им поднять умы современников, этих выродившихся софистов и сирийских ублюдков, на такую высоту, на какой они не стояли в прежние века, ни даже в век Апостольский, зажигать их такой жаждой достоверной истины, какой потом не было ни в одну эпоху. Разумеется, большинство христиан готово было удовлетвориться «простой верой».

Подумайте, из-за догмата государства обращались в развалины, растеряли провинции древние.

Задача достигнуть достоверного, непогрешимого познания в самом тёмном, самом непознаваемом и заставить все народы преклониться пред ним.

{На обороте листа:

Немногие понимали смысл совершающегося.

Большой ум при недостатке мудрости и при лукавстве, при боязни думать откровенно и говорить прямо давал только возможность уклоняться от правды.

Некоторые, не имея смелости пойти об руку с Афанасием и Собором… со всем пафосом восточного и египетского красноречия обрушивались на ересь. Маниаки, иереи, честолюбцы учительные, умные и глупые, они все были тут, шумели, всё прошло, и остались не они, а догмат.}

АНГЕЛ, ИМЕЮЩИЙ ПЕЧАТЬ БОГА ЖИВОГО, дивный иерофант, т.е. Ангел Откровения, обжигавший им уста горячим углем истины, воскликнувший громким голосом к четырём ветрам, КОТОРЫМ ДАНО ВРЕДИТЬ ЗЕМЛЕ И МОРЮ…, т.е. не нарушать её общечеловечности.

Тут не действует (чувствуется) сознание какой-то опасности, надвигающейся на Христианство, как дело опасности, опасности, которую христиане с тем теологическим содержанием своей веры, которую они выносили из своих родных общин – не в силах будут победить. Только это ничем необъяснимое странное предчувствие, что Ангелы-вредители уже стоят готовые, делало их неукротимыми борцами за высокую истину, за судьбу вечную многого множества душ боролись они. Поэтому зрелище этой борьбы получило черты чего-то сверхчеловеческого. Так волнует нас своим величием, своей явной провидящей страстью и невероятным сверхчеловеческим напряжением мысли.

Совлекались семитского варваризма

«Крепкими жилами догматов нечестивого Ария удавил еси...»

И опять-таки у них предчувствия истории именно не было, ибо будущего истории они не предчувствовали вовсе.

Тут история так близко коснулась потустороннего мира, что он сквозит в ней.

Здесь было сломлено иудейство и «монтанизм» сектантский.

Властью своею этот Ангел замедляет грядущие казни (неразб.), остановил вредящих Ангелов четырёх своим громким властным окриком, говоря:

НЕ ДЕЛАЙТЕ ВРЕДА НИ ЗЕМЛЕ, НИ МОРЮ, НИ ДЕРЕВАМ, ДОКОЛЕ НЕ ПОЛОЖИМ ПЕЧАТИ НА ЧЕЛАХ РАБОВ БОГА НАШЕГО.

Это показывает, что никто из великих деятелей по созданию кафолического догмата не был проникнут  б е з з е м н ы м  христианством. Все они хранили девственную детскую веру в землю и её произрастания, как творение Божие, предназначенное для обитания человека, общечеловеческую обитель, землю, как сад Божий. Земля и плоть угодны Богу.

Что же это за Церковь, новая, вселенская? Где её стены, где границы? Где ворота, где охрана? Запоры от врагов и лжеучителей? Кто её участники? Как они узнают друг друга?

Они совлекались наивного семитского варварства.

{На обороте листа:

Эти люди вдохновлялись солнца сиянием, освежались утренним воздухом, в дружбе с природой они созревали умственно и нравственно.

Ангел и люди были сильно захвачены истиной собственной веры и считали поэтому очень важным, чтобы другие люди имели ту же веру.

Догмат – не вымысел Александрийской философии, не кумир умозрительный, «елико на небесе».

Христиане-общинники большими испуганными глазами огненными смотрели на будущее. Они были полны мыслей, не находивших себе выражения. Не может изъяснить язык семитский варварской идеи. Догмат Троицы приподнимал их души над убогим стремлением своего церковного муравейника.

Всё и ясное и неясное тут получало определение.

Ангел трубил во всеуслышание эти догматы гласом сурового пророка.

Исповеданием Троицы образуется в нас как бы некое отпечатание Бога.}

Ведь это единение должно быть в силах противостоять всякому напору извне, и всякому разложению изнутри христиан следующих поколений. Какой же признак этой церковности вселенской? Предвечный догмат, венец доныне существовавшей веры.

Признак этот – ПЕЧАТЬ БОГА ЖИВОГО, положенная на челах. Это единство печати содействовало слиянию общин в одну кафолическую Церковь.

Где же эта печать, знак принадлежности Богу? В чём она? Это признак непогрешительной веры, которая может стать верою всех церквей: и Ефесской, и Смирнской, и Пергамской, и Фиатирской, и Сардийской, и Филадельфийской, и Лаодикийской, и несчётного множества других малых и великих церквей, которые суть повторение этих семи типов.

Слабым умам человеческим дан великий свет. И верные и оглашенные, все приняли Догмат – это суверенный арбитр веры истинной. «Они носят на челе знамя победы над смертью» – писал Ипполит (Св. Ипполит Римский, ок.170-ок.235гг., мученик – прим. ред.)

Печать эта, знак принадлежности Богу, заключается в принятии догмата неисповедимой животворящей ТРОИЦЫ единосущной и нераздельной. Кем положена эта печать? Кто и что могло ручаться за истину этой печати? Не представлено ли тут в мистическом созерцании то дело, которое исторически делалось резонёрами очень просто и естественно – человеческими руками, Вселенскими Соборами, иерофант некий.

При чем тут Ангел?

В том-то и дело, что среди всего этого шума борьбы тут явна метаисторическая мистика. Чувствуется некто от иного мира, который клал печати на чела сынов Божиих. Апокалипсис говорит, что это был Ангел от восхода солнца – он сделал это.

Этот Дух истины довёл Соборы <до> значения Вселенского.

Мы верим этому и очами ума видим его (духовными очами своими).

Форма соборности этой новой церкви, не была ли она ручательством истинности? Нет. Ибо соборность сама по себе начало человеческое, и как всё человеческое, могла быть всегда обращена в хорошую или худую сторону.

Сгущения  людские изменчивы, как облака. Это гудящий улей.

Собор в Ефесе (449г. – прим. ред.), так называемый «разбойничий», был правильно созван и правильно составлен, но кроме ужасной памяти о себе ничего не оставил.

{На обороте листа:

Всё это время христиане жили как под стеклянным колпаком. При каждом движении их ума был какой-то зритель, каждый шаг сближения, выступления словесного контролировался чужими ушами, чужими глазами. Обаяние новизны, ответственности, героического стремления к истине, героического действия на вселенской арене. И вдруг этот стеклянный колпак расколется в дребезги? Века стоит.

О, они понимали, что правда не на стороне количества, что ложь, утверждаемая большинством уст, перестаёт быть ложью.

Люди, одержимые манией слов.

II Собор, возвысивший Константинопольскую кафедру, не стоит первой кафедры на востоке, нарушив тем право Александрийского епископа и угрожая правам Римского папы (вследствие новой точки зрения на значение кафедры, принятой Собором, подал повод к жестокому соперничеству в дальнейшем.)}

Собор Флорентийский (Ферраро-Флорентийский собор 1438-1445гг., его решения отвергаются православными церквами ‑ прим. ред.) по численности членов, по способу созыва, по задачам, которые себе поставил, также был правилен, но ничего кроме лишних попрёков и поводов к ещё более глубокому разъединению не произвёл. Это значит, что соборность, как таковая, не ручается за истинность веры, не может служить печатью. Но, может быть, свидетельство древних, предание при устроении этой новой Церкви вселенской могло служить ручательством её истинности? Предания первой Церкви были как раз в высшей степени различны. Довольно вспомнить «предание» Римской Церкви об ап. Петре – князе апостолов, предание о праздновании Пасхи. Довольно вдуматься в послания к семи Мало-асийским Церквям, чтобы понять это. Каждая из них имела своё священное предание. Предание никогда не может быть творческой силой.

Предание может сдерживать и осудить ложные нововведения, но дать новый принцип для объединения религиозного сверх городского, обнимающего все планы настоящего и будущего, предание не может. Это насилие над всеми законами человеческой мысли.

Многие, признавая начало Христианства божественным, сверхъестественным, считали распространение его делом человеческим.

Отвлечённое арифметическое или механическое большинство участников из всех городских общин (епископская конфедерация) – не могло ли оно быть ручательством? Мёртвое доктринёрство в роде «Квод земпер убикве, аб омнибус» (Quod ubique, quod semper, quod ab omnibus creditum est (лат.) = «чему верили повсюду, всегда и все», критерий для определения истинного предания, введен Викентием Лиринским (V век) – прим. ред.). Но, конечно же, слова «Троица» в Евангелии нет, и первая Церковь его не знала, и слова «Богочеловек» нет. Ибо в действительности истина всегда была приносима единичными личностями, и некоторое время даже испить давали очень немногим, составляя тайну их сердца. Множество религиозных резонёров явилось вокруг каждого Собора, каждого догмата. После Собора определение было подхватываемо религиозными резонёрами, которые тотчас же обращали догмат в отвлеченную доктрину.

Если бы для создания Вселенской Церкви представители, пастыри, члены городских церквей должны были бы являться на Собор, чтобы быть лишь простыми свидетелями о факте веры своей паствы, то для этого не было бы надобности ни в каком особом содействии Духа Святого, ибо для того, чтобы засвидетельствовать известный факт, достаточно было бы обыкновенной человеческой добросовестности. Но от этого засвидетельствования никогда Церкви Вселенской не получилось бы.

{На обороте листа:

Метафизика в христианстве есть нечто, стоящее выше индивидуальных взглядов.

Острое ощущение жизни и истины.

Не результаты соглашения между двумя богословскими школами, не земные мудрования.

Выраженная в догматической формуле вера не перестала быть верой. Без догмата она бы осталась духовно недоношенной.

И это слово ομοουσιος (единосущный – пер. ред.) полно было мистической значимости. Оно вбирало в свой звук многие ясные и неясные, неведомо откуда отозвавшиеся трепетные «эха» из всех семи Церквей по всем городским общинам. Мировой резонанс нашло это слово везде, по всем городским общинам, где было переживание мистического трепета тайны нравственной победы над временем, везде. Восприятие вещей и тайн духовных и вечных было подготовлено в Церквях.}

Не было ли здесь нового сошествия Св. Духа, как в день Пятидесятницы? Нет. Чуда не было.

Вот почему здесь было решительнейшее действие Духа Святого. Его силой действовал Ангел Мистагог. В чём же состояло это запечатление?

Печать – это догматическое мерило, Summa fides credenda (сущность истинности веры – пер. ред.) для различения истинных христиан от ложных, правоверных от еретиков, чад Божиих от чад вражиих. Общецерковное откровение о Боге в Его внутренней тайне. Неисповедимая Триипостасная Троица – не есть открытие учёных, мёртвых ходульных теоретиков, не эзотерическое мудрствование «посвящённых», не факт обращения множества философов, не отвлечённое умозрение философов, нумен без феномена, не эстетическая интуиция художников и не формула заклинания магов, не миф о присносущей истине, – Троица есть исповедание вселенской Церкви, поклоняемый предмет веры для всех христиан, священный признак спасения. Здесь произошло сверхлогическое касание мыслью, лучами молитвенного обращения Самого Присносущего Источника Жизни. Это не мифотворческая игра воображения, не обрывок иудейского монотеизма.

Для этого над умами верующих должно было произойти (быть совершено) своего рода обрезание, происходил разрыв ткани времён и выход в область вечного «теперь» Божественного бытия, и этот разрыв произошёл. Тот, кто [не] (скорее всего тут опечатка у автора и «не» следует убрать из текста – прим. ред.) мог представить себе, что было время, когда в недрах Божия не было Сына, т.е. тот, для кого категория времени (прежде всех век) была не побеждена во внутреннем опыте пережитого обращения ко Христу, для того не было никакой возможности принять ЕДИНОСУЩИЕ Сына с Отцом.

Здесь Ангелом творчески сохранено и утверждено всё прошлое церквей.

Догмат не объединил их духовно.

Догмат Троицы в таинственной святости его, таким образом, не был новой истиной, ни реформой, ни революцией, ни эволюцией, а новым более широким и глубоким раскрытием одной и той же первоначальной истины, венцом до ныне существующего дела. Невозможность для непосвященных мыслить этого Триединого Бога обрекало умы на метафизическое мудрование, которое вряд ли могло способствовать развитию религии и этики.

Утверждение христианской морали – Нагорная проповедь не померкла, а urbi et orbi (граду и миру – пер. ред.) трубилась. Сказанное на берегу моря (неразб.) в сердцах.

{На обороте листа:

Непереходимой пропастью отделён этот запечатлённый народ Божий от сынов вражиих.

Они теперь не единый.

Несокрушимая стена, отделяющая христианскую Ц<ерковь> от языческой философии мира и отнявшая у неё историческое будущее

Эта оторванность от общественной мысли влекла оторванность от общественной жизни.

Теперь те, кто верил в Бога, не то чтобы научились обнимать Его мыслью и выражать словами то, что разумели они теперь под Богом и к кому обращались… Они знали теперь, что это было самое реальное из всего, что их окружало и что противостояло Церкви.

Это в язычестве и открылось не Богом Ефесской Церкви, Пергамской, Смирнской, а Богом всечеловеческим.

Теперь в кафолической Церкви пророчество умалило только 2 свидетеля, умалился голос пророка и заговорил голос проповедника.

Самые видные христианские проповедники того времени искусились в риторическом методе.

Какие стены? Какие границы? Ведь Церковь Божия не имеет ни границ, ни пределов, ни пограничных столбов полосатых, охраняемых воинами.

Отвлеченный догмат и вера, отвлеченная от условий места и времени. Мозги высыхали от копирования}

Прежние разногласия в учении теперь умолкли.

Этот догмат создал солидарность христиан и служил крепче каменных стен и оград (несокрушимые окна, дверь, купол) для вселенской Церкви. Теперь точно и ясно определённое учение о Триипостасном Боге сияло над тысячью общин, образуя из них сонм верующих. Этот догмат стал служить таинственной чертой на будущие века мерилом для оценки и распознавания чуждых учений. Стены догмата оберегали от бушующих вихрей учений ложных. Вот что значило запечатление. Оно действительно было сделано Ангелом. Таинственно явлен вселенский нерукотворный признак церковности безошибочной. Вот о какой тут печати идёт речь. Каждый Христианин теперь получает при крещении «печать дара Духа Святого». Эта печать есть живое чувство откровения о Боге, как Творце и Спасителе, в единстве творения и спасения.

Этим событием отделение Христиан от общества иудеев и философствующих эллинов получило своё завершение. Теперь уже откровение о Боге Отце и весь Ветхий завет перестали быть собственностью иудеев. С тем вместе у христиан созрела мысль, что они сами теперь стали «народом Божиим», способным исполнить мировую миссию.

Это не мёртвые ходульные теоретики.

Над всем Христианством распростёрся один и тот же мистический небосклон, в центре которого сияло откровение внутренней тайны Божества.

Родился обширный союз, всеобщее единение Καθολικη Εκκλησια – к нему один за другим стали примыкать народы земли. Представление о всеобъемлющей человеческой общине поглотило церкви городские.

Но тут-то при отказе от национальных особенностей иудейства городских общин, показано, что духовная основа Ветхого Завета  в е ч н а.  Безнациональная, антииудейственная и антиэллинская эта Церковь сверхгородская теперь готова была служить базисом для дальнейшего развития человечества. Что же это значило: Ветхий Завет отменён? Нет, но тайна внутренней структуры народа Божия дивно повторится и во вселенской Церкви, составленной в большинстве не из иудеев. Вот почему мистический состав вселенской Церкви этой изображен 12-коленно.

{На обороте листа:

К этому времени низшие клирики и народ совсем отказались от своих прав, собрание мирян не сохранило за собою даже совещательного голоса, не участвуя ни в распоряжении капиталом, ни контролем. Епископ мог говорить: «Я олицетворяю собою Церковь».

Церковь не имеет ни границ, ни пределов – Храм её вселенский. Этот догмат способен осенить всё, чему дал Господь право жизни – все радости, всё малое и великое, всё мудрое и простое, в жизни человека насущную борьбу с утра до ночи, вечерний отдых и праздник и будни, и радость жизни и печаль смерти.

Основатели кафолического эллинского догматизма при помощи своего стремления к бессмертию и творчеству создали для последующих поколений тюрьму, в которой нам остаётся только трепетать, подражать и заниматься плагиатом. Мир в дальнейшем мог явиться только детской комнатой.

Совершилась дегуманизация человечества.}

Являясь Церковью Вселенской и считая себя единственно истинной религией, где поклоняются этому Триединому Богу, могло ли христианство не иметь своей печати, своей догматической системы? В виду всемирных задач, которые намечало себе Христианство, имеющее вокруг себя младенчествующие варварские народы, склонные не столько к вере, сколько к легковерию, невежественные, после того как стали книжными, Церкви необходимо было в учении своём иметь священные признаки веры, строго замкнутую систему исповедания. Но твёрдая формулировка догматов, сделав их совсем готовым и удобным предметом передачи, без всякого почти самостоятельного и участливого усвоения умом, приобщало вновь обращаемых к чувству неисповедимой значимости догматов, как тайн, веры в чужую веру, как печатей, полагаемых Богом на чела своих спасаемых. Догматы – откровения, из которых вытекает добродетель и вечная жизнь общинников.

Совне это представлялось так:

Епископы разных Церквей вступали между собой в сношение друг с другом, но они не составляли Церковь Вселенскую – род олигархии, которая созывает собрание, проверяет своих собственных членов, решает вопросы веры и сама по себе образует настоящую верховную власть.

Благочестие городских церквей силу свою полагало не в догматах, а в обновлении жизни. Жизнь эта была с маленьким прираждением. Антитринитарные все позднейшие ереси были в зародыше. При единстве жизни никого не смущало разнообразие в догматах, в отвлеченных умозрительных формулах о Боге. Любовь братская соединяла все сердца воедино, для теоретических разномыслей не было места, или вернее сказать, если и были теоретические разномыслия, то они мало затрагивали эту радость спасения. Здесь явлена общечеловеческая истина, общечеловеческая нравственность, открыта тайна общего отношения Бога к миру. Это не сентиментальный космополитизм накрыл городские церкви.

Разномыслия росли не из корней этой радости спасения.

Точно по мановению чьему-то стали запечатлевать истину.

{На обороте листа:

Это связывало каждого крепкими нитями невидимыми с радостью и светом необъятного Λογος-а – прежде всех век рожденна, несотворенна, единосущна Отцу.

Догмат предвечный был верхом Божественной мудрости, которая ослепляла светом своим массы лаиков, оглашённых и вновь обращённых варваров, к Догмату варвары и лаики относились с благоговением полного невежества.

Варвары обладали тем святым невежеством и легковерием, которое Церковь ценила в прежние времена так высоко. Христос Соборов не был неосязаемым для мысли призраком.

Эти люди прошли через чувственную любовь для того, чтобы узнать во всей глубине и чистоте истинную природу любви. Они хотели насладиться плотью до пресыщения, как бы для того, чтобы освободить будущее от тревожных поисков счастья, которое будут находить в материи, покуда не исчерпают все её источники и не откроют все её тайны.}

Поэтому, когда явилась точная формулировка христианского учения, обязательного для всех «кафолического», такая формулировка, которая вырастала из внутреннего опыта спасения, то, во-первых, охраняла эту радость от расхищающих влияний ложных умозрений, ложных харизм, иерархического карьеризма, и во-вторых, подымала эту радость на высоту богословского сознания, – то тогда в христианстве совершился великий прибыток.

Произошла не эллинизация христианства. Это полуучение пущено в мир варваров, дело умозрительных стремлений философских, философские стремления были ему спутником, а не производителем.

С первого взгляда может показаться, что догматика развенчала церкви городские, на развалинах их создала вселенское вульгарное христианство 7 Церквей. Правда, она заставила их совлечься замкнутого патриотизма, который сам по себе, хотя не грех, но часто ведёт к страшным грехам, она сделала этих «немудрых мира», этих simplices et idiotes (простецы и невежды – пер. ред.), простецов веры неуязвимыми для всяких соблазнов философских, резонёрства, которыми буквально кишел окружающий мир. Она, подняв чувство мистической доброкачественности Откровения о Боге, принизила рационализм века.

Конец анархическим течениям

Серафическое желание достоверной истины

Епископы на Епископов разделялись, а вера живёт.

Неизреченное и непостижимое Существо, которое создало всю вселенную и правит её во веки веков, нося разные имена у разных народов, но будучи единым в Себе, – это Существо теперь открылось умам этих миллионов людей, порвав железные цепи времени.

И вдруг эти христиане из городских общин с достоверностью заговорили о Боге, о Его внутренней тайне. «ЕН ПОТЕ ОТЕ УК ЕН» (ἦν ποτε ὅτε οὐκ ἦν – «было время, когда Его (Христа) не было», одно из положений арианства – пер. и прим. ред.) неслось как клич мистический по рядам Христиан и влагало в их уста новые дивные хвалы Христу, каких никто раньше не знал ни в своих личных мыслях, ни в церковных гимнах, ни в рапсодиях сердца. (Не ясно, почему автор вкладывает одно из положений арианства, проклятого на Никейском вселенском соборе, в уста христиан как их мистический клич. В главах 6 и 8 Введения он использует это выражение в противоположном контексте – прим. ред.).

Но вот здесь представлено, что воскресший Христос есть родоначальник нового поколения людей Божиих.

{На обороте листа:

Слепая привязанность к «освящённым временам» догмата сохранила до сих пор это учение.

Догмат как бы просеял точно сквозь сито всё христианское человечество, отметая твёрдых и верных, составляющих истинную рать Христову. Это прямое оказательство… Кто не выдержал, тот ушёл в ересь, и не мешал православным строить церкви Божии.

Новые народы, непонимающие, что есть догмат и что есть обычай, подлежащий власти церковной…

«Нераздельно и неслиянно»

«Одно Божество и Три Ипостаси»

«Единица в Троице и Троица в Единстве»}

Что же представляли собой эти первенцы в Христианстве?

В их благочестии нет никаких местных особенностей, но это не иудейские схемы, а богозаветные вечные тайны.

Прежде всего, поражает их малочисленность по сравнению с множеством прочих праведников, которые образуют целый океан света. Как народ израильский в своём отношении к Богу представлял собой не сплошную однородность, так чтобы эта однородность была священною обязанностью для всех. Эти люди, как бы пришедшие в исступление, не памятующие о сем веке, только памятуя о слове Его, как Ангелы, не имеющие нужды в этом мире, составляя единый народ Божий.

Нет, в пределах избранности, запечатлённой обрезанием, совершали путь свой 12 колен, 12 типов духовных. И каждый из этих типов был вечен, ибо колена были взаимным дополнением, взаимно предполагали друг друга в своём двенадцатиричном числе, являя некую духовную симметрию, истекающую из сокровеннейшей тайны о человеческой природе.

И если Христос был воистину исполнением всего закона и явился родоначальником новых поколений сынов Божиих, то и этот народ Божий, от Него происшедший, не мог иметь внутреннего состава иного, кроме двенадцатигранного. Это подтвердило вечную абсолютность определений Божиих, ибо на веки веков 12 способами только и можно будет входить в общение с Богом на этом пути.

Напрасно некоторые экзегеты стараются проследить следы 12 колен плотских древнего Израиля среди соседей. После плена Ассирийского евреи возвратились в Иерусалим и родную землю в весьма небольшом числе. Это были некоторые части только трёх колен: Иудина, Левиина и Вениаминова. Остальные колена разбрелись по всему миру, ассимилировавшись с другими народами, утратив свой язык, свой культ, но всюду являясь проповедниками монотеизма.

Если Ап. Пётр называл Малоазийских христиан «народом Божиим» (1Пет.II, 9-10), если Апостол Иаков писал своё послание к «Двенадцати коленами, находящимся в рассеянии», то это служит лишь подтверждением того, что двенадцатиколенное деление нового Израиля Божия есть то исполнение вечной схемы религиозности не личной, а народной, которая нашла своё исполнение и в живом сознании Апостолов.

И подобно тому, как ветхозаветный народ Божий имел 12 колен, 12 основных делений, и этот новый народ также двенадцатиричен в своём составе. Абсолютность многогранности деления подтверждена и тут.

Национальная церковь оказалась в аду, а этот народ взошел по лестнице Иакова на небо.

Прежде всего, является вопрос: что это за деление всех запечатленных на два основных сонма, ведь догмат одинаково прояснил путь жизни для всех? Какая же между ними основная грань?

На земле живёт две разные породы людей, как бы две расы. Ассексуальная раса и сексуальная. Это деление можно заметить во всех религиях. Для нас трудности психологических делений зависят в значительной степени от того, что мы хотим всем людям навязать одну общую схему характеров и один путь добра.

Теперь, конечно, мы не можем указать, кто из святых христиан, жития которых мы читаем, и память которых празднуем, принадлежал к какому колену этого нового Израиля. Характеристики всех колен мы имеем в пророческом слове о них Иакова. Но здесь очерчен их внутренний облик так ясно, что такой тип мы в состоянии и в жизни узнать в церковных хартиях. Это не безземная святость. Запечатление их совершилось ещё до того, как стали дуть на землю вредящие ветры, исказившие в умах христиан образ земли, как творения Божия.

Одни люди достигают вершин совершенства в отрешении от плоти и земли, почти совершенно не затронутые демонами порочной наследственности. Между ними и Творцом не вырастает неприступная стена похоти и тьмы, закрывающая собою всё и искажающая божественный луч, идущий к сердцу. Эти могут зреть Отца Небесного, причём мука разрыва с родом для них не так велика. Они очищаются безболезненно разочарований. Даже с юных лет они не изведали борьбы с плотью и никогда не запирали сердце своего греховным вожделением.

Другие идут к истине сквозь бури плоти. Крест для них этот путь. Отрицание плоти – этот путь залит кровью. На этом пути все страждут и имеют скорби. Здесь должны быть побеждены все страсти, все похоти, все душевные слабости. Плотский человек здесь распинается, умирает, чтобы восстать одухотворённым и войти в таинственную дверь абсолютного познания.

Одни свободны от цепей плоти. Другие имеют на шее жернов и кол. В духе своём они свободны от низших сфер бытия, от рабства материи. Это человеки неродящие, отдали дань похоти. К Христу их путеводят слёзы, сетования. Это две различные судьбы: святость и праведность. И вот тут показаны оба эти сонма христиан.

{На обороте листа:

Горизонт Церкви торжественно расширился и явил кафолицизм. Здесь уже стиль семи Церквей был не применим. Новое поколение христиан уже иное. Оно прошло через те скорби и радости, которых не знали верующие Малой Асии. «Вы род избранный, царственное священство, народ святой, люди λαος взятые в удел» (1Пет.II, 9). Почувствовав себя народом, христиане вместе с тем сознавали себя истинным Израилем, новым народом и вместе с тем старым.

Это перенесение всех прерогатив и обетований иудейского народа на христиан тотчас дало исповедникам новой религии политическо-историческое сознание и притом всеобъемлющее: народ будущего, народ вечности, и отвагу иудеоцентрического эгоцентрического рассмотрения истории они перенесли на себя. Христиане составили один народ со своим образом жизни, моралью высокой повсюду в противовес эллинским язычникам и иудеям. Религиозное управление у него было как бы политико-социальным. В этом народе Бог живёт и действует. Все стороны жизни, до самых интимных и маловажных, были поставлены под дисциплину духа… εθνος των χριστιανων (нация христиан – пер. ред.)}

ПОЛНЫЙ ТЕКСТ СМОТРИТЕ В ФАЙЛЕ