Часть III. Гл.11. СЕДЬМАЯ ТРУБА

РО РНБ. Фонд 1000СОП.1968.30/2, л. 90-103.

С волнением, обжигающим язык, и страхом я похожу теперь к истолкованию центральной части Апокалипсиса. Здесь моё искусство толмача невольно должно будет перейти в более ответственное служение. Дело в том, что подлежащие истолкованию символы суть мистические слепки как радостных, так и грозных событий настолько широкого масштаба, что они захватывают и наши времена. Поэтому приятие предлагаемых мною толкований будет обязывать и читателя к некоторой новой линии религиозного поведения.

Чтобы измерять очертания и нащупывать разветвления этих событий и в мыслях господствовавших просветительных движений и в делах культурных государственностей, – мне неоднократно придётся заглядывать в лицо самому глубокому истоку  з л а  и постоянно двигаться в том мистическом воздухе, который висит над «мёртвым морем», носящим название «Европейское человечество».

- - - - -

После четвёртой трубы Иоанн увидел и услышал «одного Ангела», летящего  п о с р е д и  н е б а, который громким голосом вопиял: «Горе, горе, горе, горе живущим на  з е м л е  от остальных трубных голосов трёх Ангелов, которые будут трубить».

И действительно мы знаем, что по пятой трубе грянул на кафолическое Христианство Ислам. По шестой трубе – нахлынули на это Христианство с краю востока Монгольские кочевники. Теперь же горе будет в том, что над этим Христианством распростирается  ц а р с т в о  з в е р я  из бездны, которое сначала явится под личиной Града Божия, а потом сбросит с себя мистику и выступит как град человеческий, союз человекобожия. Вот третье горе, которое, как говорит Иоанн, «придёт скоро».

Этот сатанинский соблазн лжеграда Божия, как могучая сила сплочения, овладеет всеми новыми народами варварскими, которые после гибели греко-римской культуры сменят в Христианстве народы классические. Он не будет страшен только славянским церквам, которые несут в себе обетование истинного Града Божия на земле.

Иоанну за тысячу лет вперёд показано, что эти скромные начатки хилиастического Христианства не будут одиноки на арене истории, ибо с неба к ним в восторженном сочувствии простирают руки тысячи духовно сильных существ: все те, кто стоит на небе вокруг престола Бога-Отца и Агнца, и, затаив дыхание, видят правоту сердца, следят за каждым шагом стремительно развивающейся на земле картиной борьбы добра со злом.

И Иоанн говорит, что когда вострубил седьмой Ангел, РАЗДАЛИСЬ НА НЕБЕ ГРОМКИЕ ГОЛОСА, ГОВОРЯЩИЕ: ЦАРСТВО МИРА СОДЕЛАЛОСЬ ЦАРСТВОМ ГОСПОДА НАШЕГО ИИСУСА ХРИСТА И БУДЕТ ЦАРСТВОВАТЬ ВО ВЕКИ ВЕКОВ.

Хотя силы века сего ещё властвуют и побеждают явно, действуя старыми средствами субъективных экстазов и грубой фанатической силы, однако втайне и фактически они уже побеждены, потому что сущность враждебных начал уже обнаружила бессмертную мощь и непреходящую необходимость для человечества.

Открытие седьмой печати, как наиважнейшей.

Тут прежде всего является такое недоумение. Неужели же ни в дни Апостолов, ни в славную эпоху мученичества, ни затем в дни общего торжества Христианства после реформы Константина, ни, наконец, в достопамятную эпоху Вселенских Соборов, – неужели тогда «царство мира не было царством Господа Иисуса Христа», а теперь, когда в эту грубую средневековую эпоху почти повального невежества и господства тёмных суеверий, насилий, злобы, чудовищных жестокостей и религиозных обманов зародилась своя церковь у рабского народа с двухактной эсхатологией, то неужели и только потому это чудесное преображение совершилось?

Затем ещё недоумение: у славянских народов положено основание церкви, чающей «т ы с я ч е л е т н е г о  Ц а р с т в а». А тут ведь идёт ликование и восторженные крики об открытии Царства Христова «в о  в е к и  в е к о в». Как понять это? Это станет понятным, если вспомнить трагедию Лаодикийской Церкви. «Тысячелетнее» царство вовсе не будет тысячелетним в том же смысле, в каком тянулась тридцатилетняя война. Оно не будет частью времени, ограниченной среди общей ненарушимой безграничности категории времени. Нет, категория времени тогда-то и будет, если не разрушена, то нарушена. В каждом дне, довлеющем себе самому, будет раскрываться блаженный день, неугасимый во веки веков. И из таких-то дней состоять будет весь этот «тысячелетний» период.

Вот о чём восторженно вопиют, потрясая оружием, ангельские воинства, смотрящие с неба на развёртывающуюся на земле новую религиозную действительность. Но к этим ликованиям тут же присоединяются голоса и тех, кто когда-то сам жил на земле во плоти, слышал стенания всей твари, sunt lacrima rerum (слёзы сочувствия миру – пер. ред.), сам видел искажённый образ этого мира в немых муках камней, вод, земли, трав запылённых, ждущих избавления, и кто в заботе о личном спасении покинул этот мир на произвол духу зла. Это они теперь выступают, и уже не под руководством Четырёх Херувимов, а самостоятельно в радости о человеческой природе, в которой мир может стать на путь преображения.

И ДВАДЦАТЬ ЧЕТЫРЕ СТАРЦА, СИДЯЩИЕ ПЕРЕД БОГОМ НА ПРЕСТОЛАХ СВОИХ, ПАЛИ НА ЛИЦА СВОИ И ПОКЛОНИЛИСЬ БОГУ, ГОВОРЯ: БЛАГОДАРИМ ТЕБЯ. ГОСПОДИ БОЖЕ ВСЕДЕРЖИТЕЛЮ, КОТОРЫЙ БЫЛ, ЕСИ И ГРЯДЁШЬ, ЧТО ТЫ ПРИЯЛ СИЛУ ТВОЮ ВЕЛИКУЮ И ВОЦАРИЛСЯ.

Где воцарился? Как? В чём проявилось это?

Неужели в малограмотном и гугнивом славянском Христианстве? О, не смейтесь, маловеры всех времён и народов.

В этом хилиастическом Христианстве, не смотря на его эмбриональность, не было никаких «недоговорённостей». В нём всё было дано, чтобы в будущем землю сделать обителью для Божественного и тем раскрыть и творческую тайну мира. Не так ли в малом семени чудесно заключен план будущего растения, имеющего ветвями своими когда-то обнять землю. И, однако, семя мы и теперь считаем за нечто законченное в себе.

Как лесное эхо способно отзываться на все голоса мира, так молодой народ даровитый, смиренный, земледельческий, чрезвычайно многочисленный, легко размножающийся принял семя веры с тем, чтобы осуществить его в государственном строительстве будущего. И вот теперь среди повального у других народов язычества в политике, общего животного равнодушия у власти к добру и злу, всякого окаянства по отношению к управляемым, откровенной проповеди политики жестокой эгоистической силы, которой создавались великие античные государства, явилось в мир нечто такое, что на протяжении многих веков не будет позволять оставаться равнодушным к себе. Оно, это эмбриональное христианство, долго будет вызывать против себя нескончаемые бури клеветы и злобы. Против него неоднократно будут подыматься с оружием в руках, но всё это ему будет служить только на пользу и содействовать только его росту и углублению. Вот что значили дальнейшие слова этих 24 старцев:

И РАССВИРЕПЕЛИ ЯЗЫЧНИКИ.

И царство зверя из бездны, и царство зверя из земли, вот две эти могучие системы сплочения Европы, и мистический блуд жены блудницы – всё это явится как дело вовсе ещё не ликвидированного язычества. О, после Феодосия Великого язычество далеко ещё не окончило своего дела. Теперь наступает пора последней и самой напряжённой и лютой борьбы этой всеобъемлющей стихии языческой за свою власть над землёй.

И вот эти 24 старца, которые при жизни на земле так настойчиво совлекались земли и всего мирского, теперь в один голос вопиют к Господу о том, чтобы был положен конец безнаказанности зла на земле, и молят о скорейшей развязке религиозной драмы в языко-христианстве. Это торжество Агнца уже близко. Оно ощущается за тончайшей завесой и вот-вот готово раскрыться.

Вот их слова:

И ДА ПРИИДЕТ ГНЕВ ТВОЙ, ИБО ВРЕМЯ СУДИТЬ МЁРТВЫХ И ДАТЬ ВОЗМЕЗДИЕ РАБАМ ТВОИМ ПРОРОКАМ И СВЯТЫМ, И БОЯЩИМСЯ ИМЕНИ ТВОЕГО МАЛЫМ И ВЕЛИКИМ, И ПОГУБИТЬ ГУБЯЩИХ ЗЕМЛЮ.

В воздаяние всем этим валденцам, спиритуалистам, (неразб.).

Но, как видно из дальнейших видений, показанных Иоанну, Бог ещё помедлит с развязкой. В предстоящие десять веков для этой развязки будут только созидаться предпосылки, которые потом её сделают более исчерпывающей и катастрофической для служителей зла и более радостной и полной для верующих в Агнца.

Что же это за подготовка? Мы знаем, что первенствующая роль в Христианстве от великих античных народов перешла к новым варварским народам, которые до того стояли в стороне от работы и просвещения древнего мира. Религия нашла себе среди варваров горячих друзей.

Спрашивается: как это совершилось? Через рецепцию, миграцию и школу предание это не могло произойти. Преемственность светской культуры слишком грубо и глубоко была нарушена долгой эпохой упадка просвещения в Риме (и неразб.) и анархии, связанной с переселением народов и образования новых народностей. Религиозные же достижения Церкви эпохи Вселенских Соборов были слишком возвышенны, утончённы и совершенно не понятны варварам. (Ульфила). Суеверие, полная безграмотность, грабительские и анархические наклонности, авантюризм, ордалии, судебный поединок, кровомщение, многожёнство, готовность к каждому делу применить физическое насилие и вера в колдовство. Мы себе очень мало привыкли отдавать отчет в той пропасти, которая лежала между греко-римским культурным миром и новым миром варваров северной Европы. В ту пору Рим был завоеван, учредились новые царства, и хотя эти народы и их правители приняли также Христианскую веру, но они переменили только имя религии. Во всём же прочем суеверие, жестокость, невежество остались те же, и сверх того многие пристали к Арианской ереси.

Является вопрос: каким же  ч у д о м, в таком случае, эти два мира, или вернее церковная действительность того и другого могла составить единое Христианство?

И вот над новым варварским Христианством, принявшим на себя также и проклятие разделения на враждующие вероисповедания, чуждые друг другу и вечно гневные друг против друга, загорелось видение:

И ОТВЕРЗСЯ ХРАМ БОЖИЙ НА НЕБЕ, И ЯВИЛСЯ КОВЧЕГ ЗАВЕТА В ХРАМЕ ЕГО.

Это тот Храм, который, как осуществившийся в теократии античных языческих народов, Иоанн измерял пред её падением, теперь этот же Храм открывается и всем новообращённым полудиким языческим народам северной Европы. Это небесное видение повсюду у варварских народов создало одно и то же новое восприятие Церкви. Какое же?

Если вспомнить, что в Апостольские времена Церкви это были школы харизматического свидетельствования об Иисусе Воскресшем, авдитории, где преподавалась вера, совершались агапы и Евхаристия, между прочим. Если принять во внимание, что во времена Вселенских Соборов Церковь также была союзом кафедр догматического учения, огражденного шумной Эристикой и террором анафем, <то > с этих пор под влиянием этого видения произошло во всём Христианстве выделение литургического  к у л ь т а, как главной опоры учительных воздействий. Вся учительная ценность, это сокровище Христианства, переносится в Таинства, в священнодействие.

И  Ц е р к о в ь  везде у всех новых народов выступает, как  к у л ь т о в а я  о б щ и н а. Несмотря на догматическое разделение Востока и Запада, невзирая на схизмы армянскую, коптскую, абиссинскую, все так её переживают, и в этом сходятся теперь и новые народы, и уцелевшие обломки античных. Теперь наступил долгий ряд веков, когда христиане будут учиться вере только от  к у л ь т а. Слепящее духовные очи сияние будет истекать только от Евхаристии Литургии. Излучение благодати, идущее отсюда, будет питать умы многих поколений одним и тем же светом под всеми широтами, несмотря на разность языков и разность условий жизни этих новых народов. Под влиянием этого видения всем народам открылось безмерное, ни с чем несравнимое, сокровище Евхаристийного Таинства. Все будут знать, что только здесь, в Евхаристии происходит встреча Бога с человеком.

С этих пор у новых варварских народов, а от них пошло обратно и к античным, Церковь есть Таинства, КУЛЬТ, построенный по жизни Христа, как вселенский институт, как священная область Духа и Плоти, где горит надежда на творчество жизни, при минимуме учения, при минимуме мистики, при минимуме пророчества и, я бы сказал, при минимуме любви.

Крещение, совершаемое в детстве, забывается.

Аскеза, огненный молитвенный подвиг, чудеса милосердия и прощения, всё это где-то остаётся в стороне, в пустыни, в уединённых кельях, у домашних очагов. А общим взорам, общему восприятию неверующих народов доступны литургические действия в Христианстве – Таинства. Это есть в Христианстве  К о в ч е г  З а в е т а, ибо таинства во истину поставляют человека в отношение Завета к Богу.

Вот какую трансформацию Христианства увидел Иоанн, когда он с Патмоса пророчествовал о новых народах и языках, и племенах, и царях многих, призываемых теперь к Христианству: на спасение или суд.

И ОТВЕРЗСЯ ХРАМ БОЖИЙ НА НЕБЕ, И ЯВИЛСЯ КОВЧЕГ ЗАВЕТА В ХРАМЕ ЕГО.

Христианство перешло к ним уже не как молодая, начинающаяся религия, а как тысячелетняя церковь.

Теперь Христианство вступает в длинную эпоху, в которую его будут исповедовать совершенно безграмотные народы, суеверные. Эта трансформация обеспечивала ему наибольшее влияние. И действительно, наступили века, давшие столь многих святых, образы которых никогда не забудутся. И при маниакально всеобщем религиозном напряжении, проводившие дикую жизнь в охоте и попойках и кровопролитиях инквизиции, епископы часто не умели перечислить по именам Апостолов, а приходское духовенство едва умело читать свой требник. А просвещение погибало среди уродства схоластики, номиналистов. Теперь культ вёл всё их дело за них. В то время, как священник, часто не согретый огнём веры, обманщик или прибегал к обману для возбуждения веры, малодушно или равнодушно молчал,  о б р я д  всегда будет говорить за него и исполнять это хорошо.

Новые народы: славяне, германцы, романизированные кельты, столь склонные жить воображением, также склонны были эту «религию духа» понимать внешним образом, материально. Культ, точно заведённый обряд и молитвенная машина – был им как раз по плечу. Всматриваясь в священные действия, вслушиваясь в слова, которыми эти действия были сопутствуемы по Требнику, вдумываясь в эти 40 раз «Господи, помилуй», в эти возгласы: «горе имамы сердца», повторяя за другими: «но яко разбойника ми прими», – большинство людей только здесь впервые испытало нравственное содрогание пред собою, едва вымывши руки от крови, только этим путём доходило до учения Христа и согревало им свою душу.

Вот почему новые народы полюбили обряд  к у л ь т  так, как его никогда не ценили народы классические времён Апостолов, эпохи гонений и эпохи Соборов, шумной эристической эпохи. Словесная распря латинян и греков в дальнейшем у варваров превращается в борьбу двух  о б р я д о в, так же как войны за «Чашу» утраквистов послужили началом реформации. И в этом не было ошибки и уродства.

Новые народы почувствовали в обряде  Х р а м  Б о ж и й, отверстый на небе, и Ковчег Завета – место подлинного свидания Бога и человека.

Пусть службы невнятно и равнодушно бормочет дьячок, в литургии, в мессе бьётся богоносное правдивое и любящее сердце Христа и святых, которые на небе. Оттуда идёт воля, направленная к утверждению добра на земле. Оттуда идёт научение религиозному миропониманию, страху Божию и благочестию по отношению не только к Богу, но и к человеку, и траве, и камню. Культ проповедовал, обличал преступных, утешал скорбных, смягчал озлобленных, укреплял смиренных, устрашал нераскаянных. Когда все молчали по невежеству, из-за трусости, из-за неверия, обряд (неразб.) и говорил.

Вот почему теперь вокруг обряда на много веков будет происходить объединение людей в народы, ломка государств, распады наций и новая лепка социальная политическая и многие-многие землетрясения в человецех. Вот та объективность, к которой все будут теперь тянуться, как к источнику умиротворения и радости. Из-за посягательства на культ будет закипать самая страстная ненависть, и люди будут наносить друг другу самые тяжкие удары. Борьба Утраквистов.

На этот же литургический момент будут сыпаться и удары неверующих врагов Христианства. Пустой фетишизм, как обрядоверие, лишённое мистических и идеальных порывов – больше ничего. И к этому  м а т е р и а л ь н о м у  факту враги будут примеривать и иные учения еретические с целью повести за собой Христианское общество: «нужна религия духа».

Указывая на этот якобы «мёртвый»  ф а к т, подымут своё острие множество тёмных идей воинствующих. Но народы, утрачивающие этот Литургический Культ, будут на глазах всех гибнуть духовной, а затем и политической смертью, а потом этнографически.

И главные силы века сего, думая, что Христианство кончило своё дело и навсегда «умерло», ибо от него остался один только мумифицированный обряд, легко уничтожимый, будут уже торжествовать. Посмотрите на всё движение гуманизма с XIII века, на это провозглашение принципов братства, свободы и равенства, исходящее из факта учительного бессилия обрядового Христианства, то вам станет понятно многое в истории и станут понятны последующие слова Иоанна:

И ПРОИЗОШЛИ МОЛНИИ И ГОЛОСА, И ЗЕМЛЕТРЯСЕНИЕ, И ВЕЛИКИЙ ГРАД.

И вот среди этих землетрясений, никогда не перестающих в христианстве, среди молний и громов взаимного гнева, среди побиений сложившейся действительности заповедями Закона Божия, падающими с неба, уже не как орошающий дождь, а как град, литургия по-прежнему сияет как центр Христианства. И это только потому, что её удерживало видение Храма, отверстого на небе.

С этих пор единичные мессы и литургии, и утомление придворных месс, часто небрежно отслуживаемых, то скромно и молча, то обставленные с царственной пышностью, совершаемые на разных языках на самых далёких концах земли, то с пением хора и под звуки органа, то под пляску дикарей, то на пресном хлебе, то на квасном, но почти везде воспринимаемые неграмотными людьми без понимания, – через посредство этого видения Ковчега на небе сливается в единое огненное действо мистерии вселенской с Евхаристиями катакомб, с литургиями попираемых ересей, которые совершались у классических народов с первых веков. Отныне многочисленные священнодействия согреваются и сплавляются в единую основную Христианскую мистерию Тела и Крови Агнца, воспевая творимую на небесах, и всякий раз Господь всецело сообщает Себя каждому причащающемуся. И мир земной теперь является как бы оправой, внешним Храмом, сосредоточие которого находится в этом ковчеге, где деется тайна Воплотившегося Слова.

Тут нельзя не обратить внимания на одну загадочную черту. Богодейство Христово не должно, как древние мистерии, существовать лишь для немногих избранных. Оно должно существовать для «всех и вся», одним в оправдание, другим в осуждение, среди новых народов, среди которых произойдёт развязка религиозной драмы. Богодейство это должно существовать для всего человечества и потому  ш и р о к о  распространено до краёв земли. Вот откуда та попустительная лёгкость, с которой Бог долготерпит в священстве так часто людей грубых, совершенно недостойных, обманщиков, жадных до почестей и богатств.

Как ребёнок, скучающий во время обедни.

Это как бы идёт в разрез с другою особенностью Литургии. Литургия – ведь это самая таинственная часть Христианства и самая аристократическая – «Святая – святым». Однако она же должна стать и самой общераспространённой, общедоступной, чуть ли не «на предъявителя».

И вот чудо тут в том, что эзотерическая недоступность её остаётся в полной силе при этой её столь широкой публичности. «Оглашенные, изыдите..», «Двери, двери..», а как раз в это время народ валом валит в храм.

Какая тут эзотеричность! Но загляните в умы предстоящих, то окажется, что так большинство витают мыслями где-то далеко-далеко (наивно сознаваясь постом, что нигде как в Церкви они не выходят из своего тела душой с такой легкостью и души их вибрируют где-то далеко), а подлинно участвуют в (предстоят при) «совершении святых» только эти «елицы вернии», которым сказано было блюсти «двери».

Этим Бог даёт возможность тем, кто ещё пока недостаточно созрел, хотя бы бессознательно сделаться причастником к мистическому ORBIS TERRARUM-у  с   е д и н ы м  Евхаристийным центром на небесах. Отныне все эти причастные стали получать какую-то странную, нисколько несообразную с ходом дел истории уверенность в существовании Царства Божия на  з е м л е.

Теперь литургия на квасном хлебе, месса на облатках пресных, славянские, греческие, латинские, эфиопские, уже не отдельное и случайное дело данного священника, зависящее от субъективной охоты священника. Каждое священнодействие Евхаристии  становится членом духовного Храма, отверстого на небесах.

По слову: «Вонмем!» совершается в сотнях душ действо. Многие до того уходят в мечтах из храма, что сами себя не узнают.

Это видение связывает на земле все храмы в один Храм, все действия и все литургийные алтари в одну мистерию миродержавную. Отныне у этих народов существует не множество месс и литургий в пространстве и времени, объединенных лишь в общем представлении богословов, спорящих, существует ли это общее представление объективно или только на словах. Нет, они объединены объективно там, на небесах у престола Божия. Потому святыня эта не колеблется ни окаянством совершающих, ни тщетными замыслами мятущихся народов.

Область политического творчества вулканична. Учреждения, законодательство, методы администрации, суд, патриотические чувства. – всё временно, всё переходно, всё сознаёт свою временность и выражает её сплошь и рядом в словах и в названиях. Но это не потому, чтобы революция ждала пришествия Христова, а тут мысль, отпавшая от Христа, стремится в непрерывных поисках и опытах найти наилучшие способы для построения твёрдого дома. Тут много энтузиазма, веры в будущее, самоотвержения, ясности мысли, воли…

ВЕЛИКИЙ ГРАД.  Высшее благо стало для человека источником жестоких мук. Из тех же потоков, из которых он мог бы получать жизнь, он пьёт страданье, разрушение и смерть.