Гл.8. АНТРОПОЛОГИЯ АПОКАЛИПСИСА

РО РНБ. Фонд 1000СОП.1968.30/3. Л. 115-130

Апокалипсис – это organum mysticum (мистический орган – пер. ред.) человеческой истории. Но если социальные комплексы, захватившие почти всю арену человеческой истории, – зооморфны, то где же тут человек, где «откровение сынов Божиих», обетованное нам? Какова у Апокалипсиса антропология?

В Апокалипсисе дано оккультно начертанное домостроительство человеческого спасения во плоти, всё содержание которого в момент откровения на Патмосе ещё лежало в будущем, как в зерне заключено будущее растения. Так как более долгая и подготовительная часть этого плана в настоящее время уже исполнилась, – то по ней и по аналогиям домостроительства в Ветхом Завете мы можем предугадывать и те условия, среди которых произойдет главная развязка религиозной драмы в Христианстве – «откровение сынов Божиих, о которых воздыхает вся тварь» (Рим.VIII, 1). На такое предугадание даёт нам право то, что Апокалипсис на всем протяжении пронизан несколькими основными идеями, подчинёнными одной главной идее о человеке.

Главная антропологическая идея Апокалипсиса – это изначальное, но с грехом утраченное и потом вновь созидаемое богоподобие человека.

Отсюда непреложная равночестность Христа-Агнца Богу-Отцу. Поклонение, которого удостаивается Агнец Христос, – в нём же полнота человечности, – от четырех вседержительных Херувимов и от 24-х старцев, от прочих Ангелов, окружающих Престол Бога Саваофа, и от всякого создания, находящегося на небе и под землею и на море – даёт полное подтверждение этому.

На протяжении всей истории Христианства, созерцаемой Иоанном из Патмоса, Агнец является таинственным центром спасения и судов Божиих над миром и деятельным началом нового творения, и под конец вносит в него утраченный праздник и покой. Все святые, записанные в эту книгу жизни Агнца, находятся в реальнейшей связи с Ним и полны Его онтологических излучений. Они чувствуют боль, Ему причиняемую в Его человечности, и Его радость о спасении каждой души заблудшей. Эти чувства Его составляют таинственную совесть каждой из семи Церквей, а Он – всем – Солнце грядущего святого человечества. Исторический процесс, – это монодрама с единым Действующим Лицом, завершающаяся ликующими восклицаниями на небе: «царство мира соделалось царством Господа нашего и Христа Его» (XI, 15). В этих словах нет абсолютного отрицания мира, а есть радость о его преображении.

Однако творческая и промыслительная деятельность Христа Агнца здесь представлена так, что сам Он показывается на сцене весьма мало. Его рук, возводящих сложное здание жизни спасаемого человечества, – т.е. Храм, – мы не видим, Его слов, руководящих этой работой – не слышим. Путей, которыми Он ведет свои избранные церкви Асии к новым и более завершенным святыням, т.е. к кафолицизму и далее – к хилиазму и далее к пакибытию – не можем уследить. Он снимает с таинственной книги домостроительства семь печатей, одна за другой – вот и всё. Но потом этот ритм седмиднева как  э х о  с нарастающим значением повторяется в семи трубах, в семи чашах, - и всё зло на небе и на земле оказывается потрясённым, обессиленным и низвергнутым навеки.

Позднее Агнец является ещё раз, но также не действующим, а стоящим на горе Сион. Как белый ирис Галилейский на тонком стебле, Он лучами далекой и непонятной славы Своей освещает полную ужасов историческую ночь земли. Но здесь Он ещё Царь не этого мира, а лишь немногих чистых душ, собранных на вершине и на уступах этой горы. Здесь Он в окружении всего только 144 000 непорочных девственников (XIV, 1).

Это как бы просцениум Его будущего Царства, высоко поднятый над землёй. Люди же похоти плотской, осквернявшиеся с женами в грешных экстазах чувственности, но, однако, не поклонившиеся зверю, – а таких миллионы бременят землю, – эти люди пока могут лишь, как сироты, подымать на Него свои взоры, раненные, беспомощные и умоляющие.

Где же тут антропология?

Разогнем листы Апокалипсиса и вчитаемся. Действующими являются звездоокие Ангелы, которые в прологе поклонились Агнцу. Поэтому всё, что ими совершается, совершается во имя Его; всё, что говорится, говорится о Нём, или обращено к нёму, ибо образ Его прославленной Человечности во Плоти служит им мерой, законом и движущим принципом всего построения судьбы народов на земле. Но построение это ведется странно: началось под покровом тайны в Асии в общинах крошечных, как горчичное зерно. А где то кончится? Ибо рядом с Ангелами этих малых церквей эллинских действует падший гигант духовный – Херувим всеобщего служения (Иезекииль, XXVIII, 12-15). Это – отец лжи – Диавол – изначальный завистник и враг богоподобия рода человеческого. Он представлен здесь не ничтожеством, а показан во весь рост своего загадочного туловища духовного, как небесный дракон рукокрылый.

Не тьму, а свет вносит в понимание истории это видение сверх-человеческого фактора зла. Оно учит нас веровать, что ужасы истории проистекают не от одной слабости человека, не только из его порочных и низменных наклонностей.

Человек, поскольку он в своей воле, плоско позитивен и сам по себе ни в чём не радикален. Люди доходят в злобе и жестокостях до исступления, лишь переносясь за пределы человеческого, – входя в мистический контакт с кем-то, лица которого они не видят, но кто безмерно более опытен и силён во зле, чем они.

Оттуда идут не иссякающие тёмные внушения, так что люди скорее достойны жалости. Они лучше, чем можно судить по их жизни и даже по их преступлениям.

И вот, в противоположность вдохновителю зла Диаволу, во всём величии показана и Церковь, но уже не как седмисвещник Малой Асии, а как Вселенская Церковь в её антропологической тайне – как Жена, рождающая «в болестях». Бесполой и безлюдной демонологии здесь противопоставляется антропология. Жена рождает Чадо  М у ж с к а  пола как правду Христову о земле и человеке, которая раскроется и победит в будущих веках, и, таким образом, в предельном идеале поле истории останется за христианским человечеством. Этим дракон разоблачен пред сонмами Ангелов на небе. И произошла против него в небесных пространствах война светлых Ангелов, которые поклонились Агнцу. Дракон со всем воинством своим был низвержен на землю. И с этого момента, пресмыкаясь в прахе материи, он устремляется к соединению с ненавистным ему сынами праха. Его мечта – вытеснить из человека его собственную душу и занять в нём её место. Этого он в значительной мере достигает, и начинается эпоха демономании, – самая мрачная, мучительная и трагическая из бывших в истории. Но в тот момент, когда люди готовы с ужасом отвернуться от путей сатанинских, он развертывает новую и последнюю ложь о Боге, о себе и о человеке. Пользуясь религиозным несовершеннолетием рожденного Чада, он притворяется несуществующим, несуществующим представляет и Бога и в душах людей подменяет предельный идеал человеческого общежития. Теперь зло начинает действовать на земле под обманчивыми личинами добра и человеколюбия, ибо злу приходится соперничать с Христианством, несущим идеал праведной Земли. По внушению Дракона, выступает Зверь со своим планом огосударствленного человекобожия и в помощь ему другой Зверь – Лжепророк. Оба они яростно противодействуют повсюду Церкви и спасению Христову, а осуществляются планы Агнца. На протяжении веков идет борьба за обезбожение человечества и мира, причем из этих трех врагов Агнца каждый думает о себе, преследует только свои цели, решает только свои задачи, а в конце концов все обращается к возвеличению человеческой природы Агнца и к Его славе, раздвигающейся беспредельно в душах людей на земле и связывающей их в единое человечество. И в завершение Иоанну показано, что Агнец – «метатрон» Отцу: Престол у Отца и Агнца – общий (XXII,1).

Все это так мало похоже на триумфальное шествие победителя по ровной дороге, приготовленной и украшенной, как мы привыкли воображать подобные шествия, что тут при толковании Апокалипсиса должна получить совершенно новое освещение проблема человеческой личности и человеческой свободы, как иллюзии и как действительного творческого начала. Человеку кажется, что своими действиями он осуществляет намеченные им цели, и что с ним только иногда происходят досадные «случайности», а между тем через него строится иной план, прямо противоположный его хотениям.

Если богоподобие человеческой природы Агнца есть первый камень этого плана, – то что, согласно Апокалипсису, является следующей ступенью домостроительства?

Единочеловечество. Но что такое это единочеловечество и чем отличается оно от противоборствующего ему всечеловечества, т.е. космополитизма, который строится Зверем под лжепророческим знаком прогресса, после того, как этому Зверю была «дана власть над всяким коленом и народом и языком и племенем, незаписанным в книгу жизни у Агнца» (Ап.III, 7)?

Господь в видениях открывает Иоанну, что единочеловечество исходит <не> из мира сущего, ветхого, а из чистого пакибытия. В мистерии спасения единочеловечество не есть простой перечень святых имен, записанных в книгу жизни у Агнца (Ап.III, 8), не есть расположение молитвенных славословящих человеческих «Я», как точек вокруг одного геометрического центра-Христа; единочеловечество не есть только собрание абсолютно простых монад человеческих, одиноко уверовавших в Него личностей, – после того, как из этих личностей в муках возрождения вылущены пол и плоть, и пережито ими всецелое отрешение каждого от гибельной связи с прошлыми поколениями языческих предков и с землёй. Такое собрание было бы равноангельским небесным сонмом святых, но вовсе ещё не новым родом человеческим, наследующим землю, ибо соединяющая сила Агнца там захватывает лишь вершины людского материала, оставляя на добычу тёмных демонских влияний весь собственно человеческий психизм, т.е. самые глубокие инстинкты плоти родящей и стремления сердца, которыми человек отличается от Ангела, и которые обеспечивают дальнейшее существование рода человеческого на земле. Нет, Христос спас  р о д  человеческий и именно в загадке  р о д а.  И спас мир в тайне его отношения к этому  р о д у.

Что значит это?

Новая жизнь во Христе созидается по ту сторону ветхого человека и как бы на развалинах его. Но так как человек трехчастен, состоит из духа, души и тела (1Сол.V, 23; Евр.IV, 12; 1Кор.XV, 44; II, 14-15; Иуда ст.19), то и смерть ветхого человека может быть духовная, душевная и телесная. Значит, и святость должна быть святостью духовной, святостью душевной и святостью телесной.

Космополитическое всечеловечество пакибытие отрицает и исходит из мира сущего, которому придает цену вечности – это противоборствующее сплочение людей в комплекс посредством их обезличения и порабощения. Это – «Египет и Содом, где и Господь наш распят» (Ап.XI, 8). Здесь вожаки предполагают объект воздействия пассивным, тщатся обнимать «массы», т.е. всех поголовно, объединяя их не путем пробуждения в них самостоятельной духовной личности, а иллюзиями бессубъектного отвлеченного добра или убегающими призраками равенства, подсчитанной пользы, справедливости, свободы. И так как мир сей сгорит в огне, то оставит их, в конце концов, бескосмичными. Посему космополитизм есть ложная двусмысленная подделка, а не живая действительности будущего. Здесь вожаки – только внушатели обмана, а ведомые – рабы, масса «без лица».

Под знаком прогресса миллионы людей приносятся тут в жертву честолюбию вожаков во имя счастья якобы будущих поколений. Но почему счастье тех далеких поколений более ценно, чем счастье этих настоящих – никто не знает. Где ручательство, что обещанное счастье – действительно наступит, никто не укажет. И обманутые «массы», связанные этим пророчеством, стоят на одной общей плоскости земли без лестницы в небо и без победы над смертью отошедших. Прогресс – это самая черная и жестокая теория человеческих жертв. Никакой социальной проблемы, содержащей в конечном идеале преображение мира, тут между человеком и природой не вклинено. Природные условия, земной, плотский человек – вот предел, дальше которого не идут желания.

Единочеловечество же должно охватывать народы, возрождая через Таинство Церкви в каждом лицо, т.е. его «Я», не сводимое ни к каким другим «Я». Среди таких избранных есть овцы, есть и агнцы. Агнцы – это богоносные праведники, которые охватывают отошедших и всё существо живых в глубину до дна. Собирая их в таинственный Град, единочеловечество оставляет за пределами объединения противников, отвергающих Христа, причём ветхий космос в его творческой тайне раскрывается в социальном моменте этого грядущего Града, и потому остается за избранными, а сыны погибели – бескосмичны, несмотря на смертельную жажду иметь опору в мире сём. В этом их проклятие и мука неугасимая. Поэтому при явлении возрождённого человечества в мистерии спасения всегда будет оставаться множество слепых и бессильно-озлобленных противников, «числом как песок морской», которые собираются «против стана святых» и «Града возлюбленного». Сжигаемые внутренним огнем отчаяния и вражды против Агнца, они яростно ненавидят этот Град, считая его не царством света, радости и истинной свободы, но непереносимым для себя пленом, тиранией и мукой (XX, 7-8). Равно и в последнее завершение в Царстве славы единочеловечество соберет опять не абсолютно всех. «Боязливых же, и неверных, и скверных, и убийц, и чародеев и идолослужителей, и всех лжецов – участь «в озере, горящем огнем и серою» (ХХ, 14), «где будет плач и скрежет зубов» (Мф,VIII, 12).

Из этого видно, что ничто так не чуждо Апокалипсису, как идеал всеобщей нивелировки и механического уравнивания всех в «массе» по одному и тому же обезличивающему шаблону. Так же чужда Апокалипсису и отвлеченная идея благоденствия всех среди этого ветхого, не преображённого мира. Теократическое единочеловечество – это новый избранный род человеческий, чающий нового неба и новой земли, который всегда, как показано в Апокалипсисе, будет иметь под ногами своими ветхий род, низвергнутый, обмирщенный, побораемый, и, в конце концов – бескосмичный, в плену держимый. Разумеется, на пути испытания единочеловечества явление святости духовной, святости душевной и святости телесной требует лишь непрепятствования до некоторой степени со стороны остальных двух. Но это только непрепятствование. Положительный же расцвет каждой святости возможен на вершине своей ступени. И лишь на последней ступени все они, «светлеясь трагическим единством», явятся вместе.

Поэтому и единочеловечество в плане общей мистерии Апокалипсиса осуществляется в трёх последовательных актах, которые в истории разделены полосами долгих ожиданий. В эти глухие промежутки кажется, что Царство Христово возрастает медленно и следы его почти незаметны. Но вдруг всё меняется, и с катастрофической быстротой святое вдохновение охватывает многих, преодолевая все препятствия. Тогда наступает пора очистительных страданий, и день равняется году, год – столетию. Так было несколько раз. По ту сторону смерти религиозной в иудействе и язычестве явился соборный кафолицизм святых отцов (VII, 2-11; XIV, 3). По ту сторону аскетического безземного Христианства античных народов явилось новое Христианство варварских народов, движимое утопией Града Божия. По ту сторону всеобщей смерти социальной в этом варварском христианстве и возрожденном иудейском явится хилиастическая святость душевная – 1000-летнее царство святых на земле – Град Божий (XVI, 18-21; XIX, 11-20); и по ту сторону гибели ветхого космоса (XXI, 2-3) – явится пакибытие – прославленная телесность среди нового неба и новой земли – навеки. И единочеловечество каждый раз будет иметь свою вершину, свой центр.

В первый раз единочеловечество является на исходе эры примитивных городских Церквей, когда они изнемогли в спорах о времени празднования Пасхи, о сверхвременном значении Таинства Крещения, о времени наступления 1000-летнего Царства, и бессильно упёрлись в арианскую ересь, учившую, что время больше Христа, «ἦν ποτε ὅτε οὐκ ἦν» (было время, когда Его (Христа) не было – пер. ред.). Тогда единочеловечество осуществлено было Великим Ангелом общего служения. Как дневной свет зарождается на Востоке, так и Ангел сей появляется с востока. И затем на всём пространстве земли (Ап.VII, 2; XIV, 3) среди бесчисленных толп язычников, лишь наружно, из страха и из подражания принимающих крещение, этот Ангел запечатлевает истинных христиан одною и тою же печатью веры в свехвременную вневременность Λογος-а. Этим действием все эти раздирающие споры навсегда потеряли смысл и поверх раздробленных элементарно-религиозных городских общин, знавших одного Христа Спасителя, кладется начало осуществлению нового духовного союза кафолического. Эта единая Церковь в новом излиянии Св. Духа постигает Бога, как Единосущную и нераздельную Троицу и Христа, иже от Отца рождённого прежде всех век. С этих пор Христианство выступает, как религия всего человечества, не знающая ни стен городов, ни границ стран, ни пристрастий национальных, ни преград высокой эллинской образованности. Единство этой религии было ограждено догматами Вселенских Соборов и обороняемо мечом теократизированной Императорской власти.

Так к реальному торжеству Христианства в IV веке прибавилось его поднятие на высшую ступень богопознания, а также идеализация предшествовавших веков и как бы апофеоз их. Кто же были провозвестниками, столпами этой религии? Святые отцы. Все эти избранники Божии – были люди, и точно не люди. Кажется, будто они нечаянно попали на нашу грешную землю и ошибкой облечены в бренную человеческую оболочку, которой чужды.

Все они девственники и подобны светлым ангелам, которыми руководит один, ещё более их, великий иерофант – Ангел от Востока-Солнца. Кафолицизм, созданный ими, – это религия неба, ангело-человеческая держава, в которой «нет ни мужска пола, ни женска, ибо здесь полы встречаются не как супруги, а как братья во Христе» (Гал.III, 28)

Но исчерпана ли была этим задача?

Апокалипсис показывает, что нет. В явлении этой святости Христос не мог ещё праздновать своей субботы, ибо откровение сынов Божиих тут ещё не было воспринято. И действительно, здесь не было дано откровения о земле. «Не делайте вреда ни земле, ни морю, ни деревам, доколе не положим печати на челах рабов Бога нашего» (Ап.XII, 3). Вот самое большее, что мы здесь слышим о земле.

Для того же, чтобы спасти языческое человечество как  р о д,  надо освятить, т.е. мистически преобразить о Христе в человеке  п о л,  не как источник сладострастия, а как дивную способность свято зачинать плотью, т.е. так, чтобы тем самым заключать в себе и духовное бытие нового потомства спасаемых. А это значит – признавать святыню плоти, т.е. осуществить в Таинстве брака половую мистику Песни Песней, столь непонятную для необрезанных народов. А если благословить любовь, продолжающую род, то значит благословить и землю, питающую эти восторги зачинающей плоти, т.е. землю со всем тем, что делает её жилою кормящей матерью. Землю проклятия, с её мертвенно окаменелыми частями, преобразить в землю благословения, где человек займёт место, от начала уготованное ему Творцом, т.е. землю, готовую встречать новых зачинаемых чад раскрытыми объятиями не только своих виноградников и садов, но прежде всего правдой своего социального строя не зооморфного. А так как земля, чтобы быть жилою и кормящей, должна быть орошаема источниками вод, то надо благословить и всё, что обуславливает излияние этих источников: небо, море, солнце, чудом подымающее облака из моря к небу и оттуда изливающее эти воды опресненными на землю. Поэтому спасти человека как  р о д  родящих и родящихся – значит внести радостное утверждение во  в с ё  мироздание, ибо человек в тайне своего существа – космичен. Вот почему сказано: «Так возлюбил Бог мир, что отдал Сына Своего Единородного, дабы всякий верующий в Него, т.е. человек, не погиб, а имел жизнь вечную» (1Ин.III, 1). Каков же должен быть этот общественный строй, пронзающая правда которого стоит между человеком и природой?

После падения картина рода человеческого представлялась в виде людского множества, стоящего на одной плоскости земли как пирамида, опрокинутая острием вниз, в огонь вечного осуждения и смерть, а при восстановлении род принимает вид пирамиды, сияющим острием своим уходящей вверх, к Престолу Божию. На первый взгляд можно подумать, что вершина этой новой пирамиды спасения окажется всегда в самом Христе. Но это не так.

«Симон Ионин! Любишь ли ты Меня... паси овцы моя»…(Ин. XXI, 15-17). Отсюда мы видим, что Христос творчески воссоздает каждого отдельного человека не только как овцу-монаду, но некоторых людей, как агнцев – орудия спасения других отдельных человеков, когда они берут на себя вину за грех братий, т.е. – не только управляемых во Христе, т.е. покорные стада овец, но и управляющих в Духе Божием, т.е. агнцев, своими страданиями полагающих конец этому человеческому отчуждению и телесной внеположности друг к другу. Он соделывает нас не только «священниками», но и «царями» друг над другом. И вот Апокалипсис показывает, что над всеми этими агнцами-царями Христос ставит одного, как вершину вершин, говоря: «кто соблюдает дела мои до конца, тому дам власть над язычниками и будет пасти их жезлом железным» (Ап.II, 26). В нём (Чаде) сконцентрированы лучи Его возрождающей благодати и Славы, как в фокусе зажигательного стекла. Пирамидальное строение рода человеческого как при гибели, так и при восстановлении, есть та тайна о человеке, которая грезилась ещё древнему Египту. Но раскрытие и живое осуществление эта тайна находит только здесь, в Христианстве.

Внутренний человек в этом едином властеносителе и есть социальный лик человечества. Социальная проблема и есть проблема о Нём. Этот внутренний Человек родится от Церкви Вселенской, как Жены, в «великих родильных муках и стенаниях», и это Чадо не бесполое, а  «м у ж с к а  п о л а».

Как понимать этот слишком уж человеческий образ? Это значит, что сей Властелин-Праведник связан с Церковью, её антропологической тайной. Этой тайны он и явится выразителем в дальнейших веках. Ею он и будет потрясать мир.

Он показан не статически, как данный, (например – Ангел любви) а – динамически, как становящийся и растущий, и этим ещё более подчеркивается его человечность. Этот загадочный Υιος αρσενικους – т.е. «Чадо мужского пола» в раскрытии своей человечности представляет не точку, а  л и н и ю  и служит великой антропологической осью, вокруг которой развиваются и вращаются все последующие концентры и гороскопы Апокалипсиса. Отныне в Христианстве тайну соборности сменяет тайна роста и рода этого социального Лика. С рождением Чада Христианство из религии монашеской и аскетической преобразуется в религию войны и религию хилиастическую, в которой явлено чудо: слияние силы и правды во Властелине-Праведнике, образ которого неугасимо начинает гореть как воинствующая утопия над всем Христианством. Из младенца «Чадо» должен возрасти «в мужа совершенна» и потому в кругах зрения Апокалипсиса является три раза. Эти три явления символизируют три ступени – одну выше другой, ряд восходящих проявлений одного и того же «сверх-Я» человеческого.

В первый раз – это зябкий начаток ещё без дара слова. Это – не Христос, ибо Христос был рожден Пресвятою Девой Марией безболезненно и без истления, а сей младенец мужска пола рождается Церковью с воплями и в муках великих. Как хилиастический потенциал, как утопия царей и всех, принимающих власть в страхе Божием, он высоко поднят над «землёй проклятия и скорби» к Престолу Всевышнего, где внимает Его глаголам. Но эта внешняя безуспешность его дела и кажущееся бессилие в истории лишь до времени прикрывает величайшую общехристианскую значимость его бытия. С этого момента λαος των χριστιανων (народ христианский – пер. ред.), будучи пронизываем лучами его утопического бытия и воли к преображению земли, через то становится религиозен в совокупности своей и свят именно в родовой плотской человечности, т.е. делается не безлично зооморфным, а теократичным и оликовствованным – Святая Русь.

В то время как западное Христианство было так посрамлено в своих Крестовых походах, рыцарство его кончило манихейской ересью (Тамплиеры), а папство – авиньонским пленом, и вся жизнь – распадом на жизнь религиозную и жизнь светскую, мистическая мощь Чада с первых же шагов в явлении Белого Царя на Руси, который никогда не был фактом, а лишь идеей. И вот, Святая Русь движимая братотворящей силой этой утопии, одерживает победу за победой над несметными монгольскими ордами, которые, приняв Ислам, в этом почерпнули ещё большую вражду к Христианству и энергию наступления. И в то время как Западное Христианство раскололось после реформации на протестантскую и католическую половины, здесь под тем же знаком Белого Царя совершается присоединение Малороссии.

Второй раз это же «Чадо» явится в мрачную эпоху, когда теократический идеал Христианства и земная действительность, созданная Зверем, будут отделены друг от друга глубочайшей пропастью. Тогда Чадо явится, по достижении своего религиозного совершеннолетия, как подобный Сыну Человеческому, т.е. Христу, для того, чтобы сразиться со Зверем и Лжепророком и преодолеть их соблазн социального рая на земле. Теперь он будет действовать как вероучитель: словом. Это – идеолог, сильный не своей силой, а мирборящей онтологией Агнца. Он восседает на грозовом облаке с серпом в руках. Но это – не Христос, ибо ему повелевает Ангел опустить серп и пожать землю. А ангелы Христу не повелевают, а поклоняются и поют хвалу. Сей же, повинуясь Ангелу, опускает серп. Раскрытием на себе самом космической значимости возрожденного во Христе человека он совершит развязку на земле нынешней безбожной материалистической культуры, свяжет себя через голову нескольких поколений с прерванной линией предыдущих воплощений Чада в русских царях-самодержцах и положит основание единой всемирной государственной власти в Христианстве. С его явлением, все наследственные и представительные власти других народов, опирающиеся на иную метафизику, лишатся того оправдания в грехе, какое давало им неведение Божьего пути. Христиан разбросанных, разбитых, полуживых, прозябающих на полях истории меж сорных трав, он свяжет заново в снопы такими узами, что, даже сталкиваясь между собой, они не будут обессиливать друг друга, а подкреплять. Из перессорившихся вероисповеданий, сект и религий он соберет в единое стадо под сень Вечного Евангелия. И тем создаст новый кафолицизм, но… ещё безгосударственный, т.е. не нашедший осуществления в социальной плоти человечества. И снова перерыв…

В третий раз он явится как теократический Воитель, полный неиссякаемого вдохновения, решительный и неотразимый: на белом коне, при небесах отверстых, глава и вождь осуществляемой святой государственности. Над ним будут чувствоваться перспективы, раздвигающиеся в бездонность иного мира.

И опять же это не Христос, ибо «на одежде и на бедре его написано имя: Царь царей и Господь господствующих», т.е. имя благодатной силы Христа, Которою Он будет облечён. Он – тот, который соблюдает дело Христа до конца. О нём Христос говорит: «И дам ему власть над язычниками, и он будет пасти их жезлом железным; как сосуды глиняные, они сокрушатся, как Я получил власть от Отца Моего; и дам ему звезду утреннюю», т.е. дар пророчества (Ап.II,26-28). Этот вдохновенный и ясновидящий ратоборец будет чувствовать в своей руке энергию и силу тысячи бойцов.

Мечём, наточенным о камень веры, т.е. этого нового космизма, Он в великих кровавых войнах ниспровергнет столь долго казавшееся несокрушимым царство зверя и лжепророка на земле. Он тот, о котором Христос говорил, что он «и больше сих сотворит». Как новый Иисус Навин, несущий в себе тайну космоса, раскрывающуюся в социальном лике человеческом, Он на «тысячу лет» остановит заходящее Солнце человеческого существования на земле и поведет всех верующих к торжеству обетованного мессианского века. Всё это показано в последовательных концентрах, отделенных друг от друга веками ожидания.

Иоанн видел всё это и в восторженном волнении говорит: «и наступил брак Агнца, и Жена Его приготовила себя»; «блаженны званные на брачную вечерю Агнца». (XIX, 7-9).

Но опять же странно. Самого «Жениха, грядущего во полунощи» к Церкви-Невесте в подвенечном наряде, здесь не показано. Не показан также и пиршественный чертог с гостями зваными и избранными. Иже это будет показано далее, в пакибытии (XXI,9). А теперь показано то, что будет происходить за пределами «брачного чертога». Υιος αρσενικους, «Чадо мужска пола», «Совершитель жатвы» и «друг Жениха» будет воинствовать Его Именем, «сокрушая врагов Его, как сосуды глиняные» и проливая потоки крови тех нечестивцев, которым лучше было бы не рождаться в мир. (Мр.IX, 42; Лк.XVII, 2; Мф.XVIII, 7).

Но кто же он?

Если вспомнить, что «человек – сын вечности», то ни о каком отдельном человеке нельзя сказать, что он вполне человек, вполне осуществляет идеал человека, все мы только более или менее успешно стремимся стать людьми путем личного усвоения плодов Благодати Христовой в свои малоёмкие и надтреснутые сосуды. Теперь же, после рождения Церковью Всечеловеческого Лика, можно сказать, закончились искания, ибо творчески найдено разрешения того противоречия между общим идеалом и частной действительностью, которое угнетало и религию, и философию с древних времен.

Как до своего Пришествия в мир Христос имел в Давиде свой ветхозаветный прообраз, вся праведность которого исходила из пророческих предчувствий грядущего Мессии, так после своего вознесения на небо Христос должен будет иметь свой новозаветный отобраз, как вершину возрождаемого Им Человечества.

Υιος αρσενικους и есть эта вершина. Это – не безличная идея и не единоличный конкретный властелин, и не династия властителей. Это – «сверх-Я», внутренний человек. Он плоти и крови не имеет и светит нам не извне, но изнутри, из тайников совести, где сказывается принадлежность человека к иному миру, и может составить и душу династий, и гений отдельной личности, являющейся во благовремении. По всей прямой линии своего роста он внутренне проникнут откровением человечности Христа. Он – не Христос, ибо Христос создал Церковь, крестными страданиями своими, а не родился от нее. Этот же – в великих муках рождён ею. Он государственно свидетельствующий о Христе, огненный выразитель Его активной человеческой природы. Он не провозглашает деклараций, не обнародывает программ, но лучами инобытия своего являет высшую норму общения людей на этой ещё Земле. Благодаря ему верующие во Христа становятся способными различать добро и зло, правду и неправду в социальной жизни и в истории. После смерти каждого носителя он будет находить себе новые и более полные и совершенные воплощения, являясь бессмертной душой учреждения, но без аморального безличия его. Как сверхличный ингредиент он будет осиявать преемственный ряд конкретных лиц, стоящих у власти, откровением нового имени Христа. Он очистит политические инстинкты народов от языческого блуда и звериной хищности и обратит государство во внешний двор Храма Богу Живому.

Какова же цель всего этого? Теократия, осуществляющая антропологическую тайну христианства.

Апокалипсис показывает, что эта теократия найдет себе временное, и не кратковременное, а на 1000 лет, исполнение в исторической действительности, т.е. здесь, на земле. Значит, это будет до всеобщего воскресения телесного, но по ту сторону – всеобщей смерти, гражданской, душевной, т.е. по ту сторону всеобщего социального катаклизма, неминуемость которого давно уже предвидится и политическими деятелями, и философами, историками и экономистами. В этом социальном светопреставлении, которое обнимет не только христианство, мусульманство и иудейство, как религии одной и той же библейской космологии, но потрясёт также и мир далёких стран и морей, ибо все власти и умственные вершины старого общества зашатаются. Это будет повсюду одна и та же трагедия господствующих и ведущих классов. Подобных бедствий человечество ещё никогда не испытывало: «Такое землетрясение! Такое великое!» (Ап.XVI, 18). Только для христиан тогда ясен будет твёрдый путь жизни. Народы же и племена, живущие на разных концах земли, совлекаясь иллюзии о могуществе Зверя, сольются в одном страдании, великом, очистительном, которое будет для них как бы новым крещением Человечества (Ап.XVI, 18).

И вот, над этим кровавым хаосом взойдёт утренняя звезда Града Божия, т.е. святой Политии, имеющей покоряющую власть над нечестивцами, глухими для Истины (Ап.XVI, 26-28). С мгновенной яркостью молнии новый творческий акт первого воскресения обнимет живых и отошедших праведников. Будет ли это воскресением одних душ их, или также и телес – не знаем. Но все умершие, которые были за имя Христа обезглавлены телесно, или порабощены политически, теперь воскреснут, и видимо для живых праведников займут руководящее положение в Граде том.

Это частичное преодоление смерти разрешит все проклятые вопросы и все антиномии человеческого сознания и бытия и внесёт в жизнь столько света нездешнего, блаженства и свободы, и такое посрамление диавола, Зверя, Лжепророка и путей их, что изгладятся предваряющие страдания анархии и мировых бедствий. Это и будет эпохой победы и господства одухотворённого человечества, «тысячелетнее Царство Святых на земле», где всё будет успокоено в радугах мира, и каждый день исполнен страха Божия, несказанной красоты и сладости близкого присутствия Христа и праведников, удостоившихся первого воскресения: апостолов, мучеников, подвижников, юродивых, столпников, бессребреников, отцов и учителей прежних эпох. Конечно, тела этих воскресших при первом воскресении будут не теперешние, а такие, может быть, как Христово тело по воскресении и до вознесения. Праведники же земли, будучи ещё в посюсторонних телах, но научившись в чуде этого общения вмещать славу Божию, будут святы и счастливы в супружестве; столетний, умирая, будет как юноша. Труд человека будет творческим и потому не порабощающим и будет благословен в плодах и в святом распределении их.

Во всех странах из-под безобразных развалин прежней антихристианской культуры, строившейся Зверем под лжепророческим знаком Прогресса, подымется, как некое видение, новый восстановленный единый человеческий род, свято размножающийся, род чистых сердцем и кротких, которым дано будет «наследовать землю»… И этот мир, опять помолодев, станет таинственно прекрасным, тайной Агнца, победившего мир, т.е. преображённым. Здесь Агнец явится воистину как ЭММАНУИЛ, т.е. с нами Бог. Но это будет не старая языческая земля, с захлопнутой крышкой физического неба над собою и раздираемая бешеными криками «моё», «твоё», и не «новая земля» пакибытия, а земля прежняя, но расколдованная от наваждений диавольских, т.е. освобождённая во Христе от уз времени и пространства на 1000 лет, т.е. Преображённая. Однако, в Апокалипсисе Св. Иоанна сказано, что эта теократия единочеловечества на земле не завершит собой историю, а лишь внесет в неё перерыв на тысячу лет. Окончательное же завершение единочеловечества произойдет вне истории, в Царстве славы, «где не женятся, не посягают» (Мк.XII, 25) и где «испразднится всякое начальство и власть» (1Кор.XV, 24), т.е. после кончины мира. Тогда теократия для всего человечества будет возглавлена непосредственно Самим Агнцем Христом и Богом Отцом. Такова антропология Апокалипсиса.

Если космос есть такой необходимый момент в раскрытии антропологии Христианства, то возникает вопрос: что же такое этот космос?

По мысли Создателя космос от начала принадлежал  р о д у  человеческому, – ни Ангелам, ни рыбам, ни птицам, ни пресмыкающимся, ни скотам, ни зверям, но  р о д у,  т.е. родовому лику богоподобного первочеловека Адама и всей будущей пирамиде его потомства. Космос – это подножие славы Адама, как бы его внешнее тело. В Адаме было наслоение всех дней творения. В нём космос был уцентрован, для него космос был нравственно целесообразен. Через Адама, если бы не было грехопадения, космос был бы таким же нравственно целесообразным и для нас. Горы по слову нашему двигались бы, воды морей расступались бы. Но с падением и смертью Адама космос стал аморален и глух для человека, он обступает его как враждебное и мертвенное царство необходимости; ибо представляет собой внешний труп Адама, лишь до времени не убираемый. Солнце, луна, Звезды – также части этого трупа.

Вот почему при восстановлении во Христе рода человеческого этот ветхий космос рано или поздно должен быть разрушен и сожжён как аморальный и антиморальный – «во зле лежащий». И это разрушение в Апокалипсисе пророчески изображено. Сначала гибнет 1/3 часть во всех моментах шестоднева. После чего для античных народов, принявших Христианство, глухая стена между духом и материей, между нравственным долгом и физической природой рушится. В следующий момент среди новых варварских народов остальные 2/3 космоса будут поражаться назнаменованием гнева Божия, после чего они потеряют способность служить для Дракона и для зверя метафизическими предпосылками в их богоборстве и остаются способными к временному преображению. И под конец весь космос гибнет в огне. И при общем ликовании святых творится новая земля и новое небо.

Таким образом, нравственный закон – не мертвая буква, придуманная только для того, чтобы пугать воображение и сковывать нашу «свободу», но есть творческое и воистину освободительное начало. Так как нравственный закон есть тайна, имманентная мирозданию, то нарушение этого нравственного закона первыми людьми имело магические последствия, потрясшие не только душеустроение всех тварей, но и самую онтологию мира. Природа – не внешняя декорация истории, а живой участник нравственной мистерии, бьющийся в судорогах зла. Вот почему Апокалипсис столь физичен. Но физичен он, конечно, не в смысле материалистического естествознания. В нём раскрыта оккультная физика мира, погибающего во зле.

Замечательно, что частичная гибель ветхого космоса, как аморального, при встрече с пирамидой богосыновства, открывшегося в человеках, совершается по тем же швам (Ап.VIII-IX; XVI), по коим мир был создан согласно сказанию Книги Бытия. С каждой трубой Апокалипсиса, с каждой чашей ярости Божией поражаются элементы аморального космоса и именно в порядке библейского шестоднева; поэтому понимать это пророчество можно только в синопсисе с 1-й главой Бытия. Мир в циклах Апокалипсиса представлен как бы разборная модель, раскладывающаяся по тем же седми тезам, по которым он явился из рук Творца.

Таким образом, грядущая теократия, превращающая всё человечество в живой Храм Бога Вышнего, будет построена на космогоническом откровении Агнца, которое состоит в нравственной победе над временем, над пространством, смертью и причинностью. Эта четвероякая нравственная победа, в конце концов, и составляет ключ к ветхому космосу, как достоянию рода.

В грядущей апокалиптической теократии единый род человеческий олицетворится в «Чаде мужска пола» и идущей от него живой пирамиде возрождённых о Христе царственных харизматиков. В этом Граде всё множество народов и языков на земле будет охватываться не по образу зверя, т.е. не механической победой над временем, пространством, смертью и тяготением, а по образу Агнца-Христа – Его нравственной победой над этими всеразъединяющими и всепротивопоставляющими началами. И властелин этот, некогда рождённый Церковью в великих муках, явится теперь носителем творческого опрозрачнения этого мира. Это может быть выполнено, если чудо победы Христа Агнца в Его подвиге любви к человеку отдаваемо и как бы отчуждимо и может быть положено во главу угла этой живой пирамиды властей созидаемого Града Божия, который по Апокалипсису строится и нисходит сверху, а не снизу. Ветхий космос через Крест Христов, т.е. в религии искупления – только в ней, нравственно победим и для нас. И по изначальному устройству своему именно путем такой нравственной победы и был предопределен к опрозрачнению и просиянию (Ап.XIII, 8 ?). «Страданиями своими уяснил тварь».

Нравственная победимость космоса, т.е. преображение земли, освобождение её от оков пространства и времени, а плоти – от блуда и ига тяжести, и есть третья великая идея антропологии Апокалипсиса. Поэтому учение, вытекающее из раскрытого Апокалипсиса, будет делать людей святыми и вдохновенными вождями и царями народов, честными супругами, «зачинающими на ложе неоскверненном» новое поколение, и будет грозно и обличительно против врагов этой святой политики и новой социальной архитектоники, т.е. идеи праведной земли. Если ветхий космос нравственно победим во Христе, то христианское учение о святом социальном и политическом строе будущего должно вытекать из возобладавшего на земле страха Божия и основываться на раскрытии подлинной  о н т о л о г и и  мира как творения Божия. Тайна нравственно-целесообразного устройства неба, земли, моря и опреснительной работы Солнца (Ап.XIV, 7) и составляет тайну о человеке, как завершительном звене творения.

Образ и подобие Божие в человеке поэтому должны стать в учении о путях к желанному политическому строю и социальному устройству жизни не риторикой, не демагогией, прикрывающей политический блуд и своекорыстные цели, не пустыми словами, вызывающими лишь досадное недоумение, а воинствующим глаголом огненным, перерождающим сердца. Поэтому и толкование на Апокалипсис должно завершиться раскрытием тайны о человеческой природе во Христе и бытийственном составе шестодневного мира, и устремлением наших колеблющихся и вялых душ <к> львиной вере, соединяющей нас в братство, способное к историческим деяниям.

Если принять во внимание, что проблема человеческой природы Христа и проблема эсхатологическая подвигами Вселенских Соборов IV–VIII веков не только не были разъяснены, но даже не были и поставлены, то важность момента истории, к которому мы теперь подошли, сделается сама собой очевидной. Поток событий приблизил нас к высочайшему моменту нового излияния откровений Духа Святого (Ап.XIV, 6-11). Это дается народам раз в тысячи лет.