Часть III. Гл.4. УПАДОЧНАЯ ЭПОХА ЭЛЛИНИЗМА

ПРОРОЧЕСКИЕ СКАЗАНИЯ О СЕМИ ТРУБАХ

РО РНБ. Фонд 1000СОП.1968.30/2, л.1-14

….И СЕМЬ АНГЕЛОВ, ИМЕЮЩИЕ СЕМЬ ТРУБ, сдвинув дугой брови, ПРИГОТОВИЛИСЬ ТРУБИТЬ

И вот один за другим понеслись раскаты страшных длительных звуков. Как звуки труб, они слышны были в акустических условиях иного мира серафическому уху небесных ликов, в человеческом же восприятии какой-то языческой расы здесь на земле они запечатлевались как ряд скорбных сверхличных интуиций, от резкой навязчивой силы которых некуда было уйти.

Заменяя собой грозные наставления Ветхого Завета, эти трубы представляли собой мрачный септаккорд мрачных тонов, под звуки которого Иоанн рассказывает пророческие саги о том, как эти звуки пошатнули весь эллинский мир: как на земле сгорела 1/3 часть деревьев и вся трава зеленая, как 1/3 часть моря обратилась в кровь, как 1/3 часть питьевых вод стала горькой, как померкла 1/3 часть солнца (зрительно душевные удары), как под влиянием ложного откровения налетела саранча с воздуха, поражающая людей, как истребляется 1/3 человечества от конных полчищ, набегающих с дальних краев земли.

Но что значат это жестокое видение? На ком сбылись эти казни? Кто был приговорён этим казням? Когда? За что? О чем тут пророчествует Иоанн с вершины Патмосского утёса?

Это пророчество не об отдельном лице и не о тесных союзах веры в Ефесе, в Смирне, в Пергаме и т.п., не о государстве, также и не об иерархии, которая к тому времени во всех церквах, возвысившись над онемевшими массами верующего народа, объединилась  во вселенскую конфедерацию.

Это труба требования карающей правды заставила содрогнуться все внутренности мира. Это гороскопы  о нескольких народах, что видно из дальнейших показаний того же Апокалипсиса, (смотри Х, 11).

После полного разрыва с иудейскими народами, Христианство вынуждено было быть камнем для построения Церкви городов Греко-римского мира. И вот тут подвергается суду и частичному ущерблению тот globus intellectualius (мировой интеллект – пер. ред.), который делал на сцене истории из множества человеческих монад одно живое воинствующее целое – учительный народ эллинский. Эллинский народ не в смысле нации, как мы её теперь привыкли понимать, здесь совлекается гуманизма и преображается в народ, как  ч и н  пред Богом – в нацию, призванную на великую работу в языко-христианстве. Кроме того, здесь пророчество об арабах и монголах. Здесь три гороскопа: арабы, монголы,...

Но почему же здесь не отмечена годами упадочная эпоха, когда происходят все эти крушения? Не указана межевыми знаками страна, не поименованы лица? Всё совершается будто «во время оно» и среди какой-то химерической географии? – Это потому, что тут символизированы не ефесские, смирнские и пергамские печали, а скорбь, открывшаяся в эллинстве под именем «мировой скорби» для всех времён и всех народов земли, которая перешла к позднейшим народам и остаётся извечно. Трубы пошатнули весь эллинский мир. Всё это деется «во время оно» в Восточной половине Империи и оттуда расходится и на Запад, а потом и за пределы Империи и на всю варварскую Европу.

Что же это за последовательность? Почему семь труб, а не четыре, не три и не десять? Что это – этапы, периоды? А, может быть, просто лубочная декорация, кулисы к дидактической драме? (словесные кулисы). Нет, здесь пред нами иное. Так как эллинизм в то время стремился наполнить собою землю и был подлинно космополитичен, то в  нём  содержалось  решение о  м и р е,   как космосе, но мир не космос, а во всех его шести днях творения и седьмом дне (sunt lacrimae rerum (слёзы сочувствия есть – пер. ред.)), надмирного праздника в Боге, И вот эти шесть дней творения и изображены здесь задетыми из одного какого-то мироотрицающего Центра, (неведомая опасная Сила),  который Сам во всех действиях этих остаётся по ту сторону мира. Вдумайтесь в эти видения. Мир создан «из ничего» и не в один акт: шесть слоёв небытия в нём переложены шестью слоями бытия. И вот некая Единая Десница могучая, последовательная отмеривает во всех шести днях творения в порядке их вступления в бытие одну и ту же меру: 1/3 часть и подвергает только эту 1/3 часть истребительному огню. Седьмого же дня не касается, а только откладывает  откровение о нём на будущее

Чья же это неведомая и опасная Сила? – Единого Творца мира и Судьи. Сильный во гласе трубном, Он взирает на эллинство и ангелам Своим указывает поприща мщения и меру наказаний, – и вот мир разрушается по творческим швам своим. Но что это за 1/3 часть? Почему погибает именно 1/3 часть в каждом дне творения?

Здесь открывается противоположность Божества и тварного мира, подвергается ущерблению (изъяну) трёхмерность «объективного» пространства, как общечеловеческая ложь в восприятии «мира сего», – не отвлечённого пространства, о котором так спокойно рассуждают геометры, а того, которое в вещах, живых существах и действиях материальных создает их тесноту, то ставит препятствия движению, то разлучает их, внушая вражду, скорбь разлуки, досаду недосягаемости. Одно измерение из трёх: именно то, которое человек берёт в своей любви от себя к миру и вещам мира, тут истребилось всеобщим образом.

В Эллинстве  умер лже-общечеловеческий родник глубинных хотений и действий, направленных на небо, землю и море и всё, что в них – примитивно-дерзкая слепая жадность. В глазах их блистало желание завладеть всем, что они видели, жадный берущий взгляд. Эти трубы всё вдруг пошатнули. Если прежде эллин смотрел на мир глазами хищной птицы, жадным  взглядом впиваясь в предметы и всеми шестью  чувствами, будто овладевая ими, – то теперь иначе.

(сбоку – Усыновление Эллинства)

От людей отпавших(отнявших на челе эллинской (неразб.)) больше не бежали к эллинскому миру слепые хотения (воля) собственности, власти, стяжания, любопытства, похоти и действия. Оборвалась тяга к практико-динамическим началам жизни. И первый шаг к раскрытию нравственной загадки о мире и человеке заключался тут в том, что это-то слепое злое волевое устремление человека к миру и составляет 1/3 часть самых вещей. В глазах их блестело желание завладеть всем, что они видели. Умрёт волевое устремление человека к миру, жадный, берущий взгляд, примитивная слепая, заложенная в человеческой природе завоевательная жадная сила – и умирает 1/3 часть вещей: вещи становятся колеблющимися призраками.

Бросится человек к миру с жадной волей, – и вещи наливаются точно свинцовой тяжестью и обступают его каменной стеной объективности. В творении нет самобытной дебелой материи. Материя, составляющая основу чувственного мира, не есть causa sui (причина самой себя – пер. ред.). Вещи не суть causa sui. Нет вещей causa sui. Материя не субстанция,  а функциональна Миру, до дна проницаема для человека, и потому в высшей степени таинственна, ибо охватывающая её  примитивная слепая категория пространства – створна и растворна.

{На обороте листа:

7 ангелов трубили, а люди, конечно, воспринимали эти звуки не физическими органами слуха, а внутренним восприятием. Но трубы эти звучали громче, чем все громы мира, убедительнее и достовернее, чем все…

И остановил движение век…Едва только веки освобождалися от сна, смыкавшего их, как перед эллинами развертывалась не внешнего мира в силе…}

Сквозь κόσμος (мир – пер. ред.) и ϕύσις (природа – пер. ред.) на них глянул библейский шестиднев. С этих пор в эллинстве начертание мира стало бездыханно двумерным. Оно обратилось как бы в иконописный фон, двумерно плоский без перспектив, зовущих в пространственные дали, без вакхических зовов к жизни. После этих шести труб для светского язычества эллинского в этом мире не осталось нигде целей жизни.

Кончилась мечтательность неколебимая, остановилось всё движение века. Добродушному восхищению природой положен конец. Шесть неколебимых интуиций, с упорным постоянством трубящие во всеуслышание, везде обнаруживали какое-то дрожащее полубытие. Путь природы – великий праздник, которому, казалось, нет конца – оборвался

Стойкая в испытаниях ясность духа, которой они так гордились, полнокровная яркая жизнь везде оборвалась. Эллины уже не прислушивались к вакхическим зовам жизни.  В полях, убранных сочными зелёными травами, не слышалось биения праздника весны. Цветы, прекрасные какой-то новой красотой, качаясь на ветру, испускали свои ароматы, как погребальные кадильницы, возносящие свои фимиамы к погребальному небу.

Открылся великий языческий век, век неукротимой энергии, опасные, смутные времена, – кончилась душевная глубина. И милое эллинское солнце, и родящая твёрдая земля, и благоприятное море, и любовно осеняющее человека небо, – всё оказалось обманом. И всё мироздание на этом двумерном фоне вырисовывалось как громадное пожарище, в котором из каждого дня творения торчали обломки когда-то самодовлеющего космоса. На всё лёг постылый навет.

Постоянно живя среди ослабленной реальности мира внешнего, они поняли, что душа человека – ключ всего мироздания.

Если прежнее эстетическое, деловое постижение мира всё устраивалось вовне человека со сведением линий в одной внешней точке перспективы, то теперь это сведение линий в одну точку переносилось более  внутрь.  

Если в античные времена трёхмерное восприятие мира в его онтологической полноте было великой школой неверия, производившей гораздо больше нечестивцев, чем все позднейшие разглагольствования атеистических философов, – то здесь, в эпоху эллинизма, погубление 1/3 части бытия оттолкнуло человека от мира, в котором человек думал найти свет и жизнь, поставило людей пред таким зрелищем воочию погибающего мира, которое делало их религиозными до потрясений ужаса совести пред Справедливым Судией.

Так у мироздания нашёлся свой язык, своя мимика и свои образы для того, чтобы частичной гибелью вещей возвестить человеку о своей тварной сущности и о своей сверхъестественной единоцентричности. Теперь была новая эпоха в человечестве, открывшаяся в эллинстве – это эпоха крайнего религиозного напряжения под гегемонией эллинства, которое научено было воспринимать и мир проповедовать не как источник света и жизни, не как «космос» и чертог гармонии, а как «мир сей», темницу, блюдомую огню.

С гибелью 1/3 части мироздания открылось на всех вещах знамение руки  Божией. Сверхъестественное стало близким, чудо возможным.

Зараза страха и скорби от эллинства понеслась на все народы, которые свершали и имели совершить свой путь под культурным водительством эллинов (ощущение человеком ничтожества). Но теперь это были уже не языческие страхи суеверные, снятые с душ в предыдущий период господства римского и эллинского гуманизма, а новый страх монотеистический, который есть начало премудрости. Вот откуда та дрожь в мыслях, которая на протяжении веков составляла мучение ума человеческого

Теперь чуткое ухо эллина за этим двумерно плоским фоном мира ловило звуки иной небесной музыки и прислушивалось к приближающимся громовым раскатам.  Проницательное око за последними осязаемыми вещами видело светлые и беспредельные перспективы потустороннего мира, райских селений сада Божия, единственно прочного.

Океан сверхчувственного своими волнами бился об вещи с их ноуменальной стороны. Весь же мир приобрёл странную мистическую звонкость, как помещение обитаемое и владеемое не только человеком, но и кем-то иным, бесконечно более реальным  – Богом Творцом. Наступал строгий век, когда не было «не верующих». Вера, хотя бы и слепо-еретично принимаемая, стала главным двигателем жизни.

Борьба между долгом и страстью и многоразличные моральные конфликты теперь повсюду разрешались молитвой, покаянием, подвигами милосердия, епитимиями, паломничествами. Чудесное стало возможным, сверхъестественное близким. Всё языческое человечество представляло собой  неисчислимые ряды коленопреклоненных грешных «рабов Божиих», во главе которых стояли святые.

Так двумерное начертание мира переместило центр всех человеческих  добродетелей и пороков в языческом человечестве. Хотели ли те поколения или нет, сознавали ли Бога или нет, – но в глубине их душ умерла ориентация к миру, полному радости физических задач. Двумерное начертание мира заставило лучших людей искать недостающего третьего измерения не в механический верх, и не вдаль, не в направлении «к миру», а внутрь совестей. Теперь загадка перспективы выразилась не в сведении линий в одну внешнюю точку, а в обратной перспективе, которая нас так удивляет в иконах.

Спускаясь с каждым подвигом самоотречения глубже и глубже в тайники своих душ, люди становились какими-то психически вогнутыми –  время психологической обнаженности и покаяния. Епископ, и Кесарь,  философ, и бытописатель – все находили некоторый один и тот же таинственный путь к иному миру.

{На обороте листа:

 Прежняя действительность с её благополучием казалась тошнотворной для многих, кто стал теперь на….

Шуя сердца окатывал их монотеистический страх,  ударял по их задрожавшим ногам тяжкой, как удушье, слабостью, теперь уже было во власти страха – покорны ему!

Язык страха шептал им бессвязные слова, заставлявшие томиться и холодеть.}

Погубление 1/3 части самодовлеющего аморального космоса – конец брошенной жизнерадостности – дало возможность верующим разных городских церквей  Ефесского типа, Смирнского, Пергамского, Фиатирского, Сардикийского, Филадельфийского и Лаодикийского окончательно  отрешиться от  тесноты городских стен с чудовищною властью аскетического идеала и слиться в единое христианское человечество  λαόϛ τών  χριστιανών (нация христиан – пер. ред.), жилищем которому служила вселенная, а после пожара её в день суда – новая вселенная.

Теперь вокруг этого предводимого эллинами христианского человечества группировались и в страхе жались все языческие народы, ибо и над умами сих последних это терроризующее начертание мира также имело власть.   Какое же мироощущение было у этого человечества?

(Арабы и Аттила чувствовали себя богами  на всю варварскую Европу)

Но если погибла эта 1/3 часть космоса, то тоже неминуемо в свой день и час ждёт и остальные 2/3.  Мир как-то странно преобразился: он перестал закрывать  в и н у   человека. Закон монотеистического  возмездия незримой угрозой повис над этим человечеством, потрясая умы и добрых и злых, и верных и аморальных еретиков, и даже тёмных язычников.

«Блажен народ, знающий трубный зов! Они ходят во свете лица Твоего» (Пс. 88. 16). Все прислушивались к приближающимся громовым раскатам последнего суда. Этот закон сделал аморальное языческое человечество этичным.

{На обороте листа:

После трубы все действия происходят на остатках разрушенного мира.}

Теперь для этого человечества противоположение невидимого Бога и видимого материального мира не существовало. Христианство завоевало умственный мир человеческий. Вера в Триипостасного христианского Бога Творца и Богочеловека Христа Единородного, грядущего судить живых и мёртвых – стала метафизически приемлема для образованного общества эллинского. Вследствие этих труб Христианство стало быстро восприниматься образованными людьми эллинского общества.

Одни, совлекшиеся иллюзии пространства, предавались Богу, другие чувствовали себя во власти сатаны, но никто не находил себя достаточно сильным, чтобы не испытывать потребности держаться за  чью-нибудь руку из потустороннего мира. Человек не должен забывать, что господин он в своем доме волею и попущением истинного Хозяина, что иные невидимые руки заодно с ним строят его дом, что каждый атом его вещей носит на себе живую волю Хозяина.

Люди постоянно думали о рае или об аде. Все, от вершин до уличных подонков, слушали о них с волнением, других приводило в содрогание. Будучи язычниками, думали отделаться от него свечами, поклонами, постом.

Под звуки этих труб священникам-миссионерам, несущим вместе с  проповедью Евангелия в разные страны  варварской Европы начатки греко-римской культуры и гражданственности, вовсе не надо было растекаться в доводах, чтобы подвинуть сердца народных толп в вере в грядущее возмездие человечеству. Эти странствующие бедняки с душою учителя. Теперь испуганные народы в него верили по первому слову, ибо преддверие этого суда было у всех пред умственными очами. Страшный суд, геенна огненная, возмутительное учение о первородном грехе – самое трудно  доказуемое положение христианского катехизиса, теперь казался не мифом, а реальнейшим данным опыта, несмотря на неисполнение предвещаний апостолов. Весь мир был насыщен серным запахом грядущего пожара и предчувствием ожидаемого с минуты на минуту «воскресения мёртвых и жизни будущего века».

Правда, это двумерное начертание мира служило почвой, на которую могли одинаково опираться самые непримиримые учения.  Двумерное начертание мира само вовсе не претендовало стать вероучением и заменить религию мистическим суеверием.  Тут какая-то неполнота откровения, ибо рядом со страхом продолжают действовать такие мотивы, как корысть, честолюбие, жадность, месть, злоба

{На обороте листа:

Конец эллинской «выпуклости», приближающей образы к подобиям, что издревле запрещала  гостинная религия

Конец языческому кумиротворчеству и чувству объёмности.

Теперь везде встречаем лишь ровную плоскость, недостаток уменья располагать тени применительно условиям перспективы и уменьшать фигуры пропорционально задуманному расстоянию.}

Оно являлось лишь скорбными кулисами метафизической основы, которая на протяжении нескольких столетий будет служить ареной битв самых противоположных религиозных начал. Византийские Императоры, Ислам, монгольские кочевники, папство и язычники, боящиеся осуждения, и наконец, Град Божий, сходящий с неба – вот те участники  религиозной драмы, которые будут опираться на это начертание мира.

В их мозгу волнуется и шумит целый рой форм и красок, и голоса взволнованной плоти, и трепещущих нервов, и напрягающихся членов. Но, конечно, только для Христианства это начертание мира послужило в духовную прибыль, тёплое излияние сердца перед Милосердным Спасителем Христианского человечества.

Окружаемое воинствующим Исламом и нападающими монгольскими кочевниками, человечество, которое брало на себя пафос ложной победы над тяжестью и пространством, д е г у м а н и з и р о в а л о с ь. Люди земледельческого труда полевого и садового, люди героической власти и всякой гражданской доблести, люди философской мысли и люди эстетических ощущений стали брать третье измерение вглубь совести. Ибо тот эрос, с которым небо обнимает землю и помогает ей растить всякий питающий злак – этот эрос умер навсегда. Рухнула «гора» – величественная эпопея божественного героизма, прежняя высокопоставленность героическая, в которой все стремились подняться хотя бы в мечтах и в воинстве, и в политике, и в этике,  – идеал в позоре.

Искалечены крылья философской мысли горьким скепсисом. Заподозрена очевидность показаний пяти внешних чувств, ибо опыт учил, что к той же действительности имеет отношение НЕКТО ИНОЙ, безмерно более реальный, нежели человек, «Сильный в гласе трубном». Его Единая центральная воля колеблет небо, землю, море и всё, что в них. Над миром новый молниеносный призрак суда над всеми формами житейского земного благополучия.

О, конечно, это было могилой и для юного эллинского естествознания, которому положены были начала в предыдущую эпоху. Понятие о «законах природы» тогда только что родилось в сознании ученых. Гален, Птоломей, Эвклид, Аристотель, Архимед создали основы настоящей общечеловеческой науки. Теперь обаяние этой науки кончилось. При двумерном восприятии мира самобытность природы рисовалась великим притворством. Вся красота её лишь прикрывала от верующих злые козни диавола, воровская тема которого переплеталась во все дела человека, и на дне этих печалей они находили новый благостный мёд. Теперь религия шептала человеку иные, более ценные утешения. И науке остается роль служанки богословов,  и открывать дверь

Так утвердилась под властью эллинов, и от них пошла дальше, власть подлинно монотеистического страха покаяния, новая ориентация в жизни, ориентация к Богу.

Этот покаянный дух аскетический воодушевлял вовсе не одних только пустынников Tremendum mysterium (великая тайна – пер. ред.), он возбуждал общее сочувствие христианских народных масс, остававшихся в мире.  Человек понял себя как сына вечности; прикованный взором к пустыне, где жили подвижники,  человек постоянно проверял свои низшие инстинкты и побуждения образами подвижников, достигших равноангельской чистоты.

На фоне двумерного начертания мира народные массы казались состоявшими из людей, немощных жизнью, скорбных, чего не было ни в одной из городских Церквей. Каждый из них, вступая на путь религиозного преуспевания, сосредоточенно ощупывал свои хотения, вымеривал их корни, взвешивал их цену, углублялся в прошлое, отсекал многое, уродуя себя.

(Алексей – человек Божий). И везде человек  оказывался безмерно беден. Это – беспомощные калеки с переломанными  ногами, и Бог им необходим, как костыль хромому. Читайте жития все.

С первых шагов по этому новому пути все эти бесконечно одинокие люди видели над собою сияющие сонмы подвижников, строгих, застывших в своём самоотречении: истязание плоти, посты, безмолвие, отрицание грамотности, науки. Конечно, эти избранники – столпники, юродивые, молчальники, постники –  стали теми вождями человечества; с точки зрения античного эллинского Перикловского гуманизма они так вопиюще неестественны, так фантастичны, так не нужны для жизни, но странно, что и  городские церкви не знали этих…

Наступила эпоха, когда все дела человеческие были совершаемы под давлением этого МОНОТЕИСТИЧЕСКОГО СТРАХА.  Под такими побуждениями создалось массовое бегство лучших людей из мира. В пустынях Фиваиды, внутренней Палестины, Сирии, Синая, там они достигали равно-ангельской высоты духа. Вот откуда пошел повелительный  тон кесарей и епископов в делах веры. Они грозили, карали, т.к. сами боялись. Под этими же побуждениями совершаемы были вероучительные подвиги Вселенских и поместных Соборов. Тем же монотеистическим страхом движима была миссионерская политика Императоров, и знаменитое дипломатическое искусство византийских чиновников, и всё церковное и гражданское законодательство, храмовое зодчество, иконопись, обязательность постов. Чудовищная власть аскетических идеологов.

Ущербление онтологической полноты в творении обратило трёхмерное восприятие мира в бездыханно двумерное. Дела и выступление «достигших» являлись как на фоне иконном: из потустороннего над ними мира сквозились начатки славы Божией.

В то время, как эллины, упорствующие в гуманизме (неразб.) приходили в отчаяние за судьбу человеческого рода, отцы Церкви, подвижники, столпники, молчальники, голые, босые, нищие, –  христиане кафолики отражали на ликах своих небесную красоту. Над головами праведников чувствовалась особая «среда», реальнейший нимб для них. Окружающий их пейзаж проникнут был странным свидетельством о своей для них нравственной победимости.

Мир – это Tremendum mysterium. И только верующих в Единосущную Нераздельную Троицу при взгляде на это разрушение мира охватывала блаженная тихая ясность. Они радовались о грядущем «новом небе и новой земле» и о Христе Воскресшем, Его же царствию не будет конца. Эта нравственная победимость мира, назнаменованная  на небе, земле и море, странным иератическим светом проникала и в их плоть.

(Мария Египетская)

Это был новый мир, хотя по внешности и похожий на тот, который они раньше знали и покинули, но внутренне в нуменальной сущности – совсем другой. Для них из каждого дня творения раскрыты были окна в райские селения навстречу лучам иного мира. Так над человечеством, возглавляемом эллинством, по звукам сих труб  повисла не материальная загадка, как закон бытия, а нравственная.

Это была глубочайшая библеизация  языко-христианства.

(неразб Эллинизм?) получил под собою  твердую почву в человечестве.

Знайте же  этот смысл семи труб.

Вот мое общее толкование семи труб!

Мир темнеет и дичает, теряя чувство жизнерадостности.

Люди несчастные, люди  метутся и страдают, потому что в царстве вечных  идей слишком тяжело.

(неразб Христианство?) образовало в мире цивилизованном во славу его мучительную пустоту, взывающую, чтобы ее наполнили.