РО РНБ, Фонд 1000СОП.1968.30/1, листы116-135.

ПЕЧАТЬ  ВТОРАЯ

 «И КОГДА ОН, т.е. Агнец, СНЯЛ ВТОРУЮ ПЕЧАТЬ, Я СЛЫШАЛ ВТОРОЕ ЖИВОТНОЕ, ГОВОРЯЩЕЕ: ИДИ И СМОТРИ…»

Шестикрылый психоорганизм тельчий, который, не находя себе покоя у Престола Славы Божией ни днём, ни ночью, воинственными словами возвещает о святости Предвечного и громовым мистическим мычанием о своей ангельской победе над смертью, - это он открывает пред Иоанном завесу, за которой громоздились трагические события, имеющие свершиться на земле.

А по земле людям начало казаться, что вдруг точно по чьему-то мановению происходит обвал второй опоры государственного гуманизма Империи.

Повелевающая воля целой прилежно-послушной пирамиды учреждений размагнитилась и потерялась способность примирять, внушать терпение и послушание. И гордый атеистический pax romana (Римский мир - пер. ред.) обращается в bellum omnium contra omnes (война всех против всех - пер. ред.) и в конечном исходе погибает в потоках собственной же крови и позоре унижения. Но как могло ипостазироваться такое нечаянное превращение?

По знаку Херувима-Тельца Иоанн воззрился на землю, и вот он видит: «ВЫШЕЛ ДРУГОЙ КОНЬ КРАСНЫЙ, И СИДЯЩЕМУ НА НЕМ ДАНО БЫЛО ВЗЯТЬ С ЗЕМЛИ МИР И ЧТОБЫ УБИВАЛИ ДРГ ДРУГА, И ДАН БЫЛ ЕМУ БОЛЬШОЙ МЕЧ».

Почувствовав над собой вечно сияющую утопию о едином человечестве, Кесари с пацифистским и (неразборчиво) пафосом начали своё дело. Позади осталась тёмная полоса кровавых смут погибшей республики, о которых никто в Риме не мог вспомнить иначе, как с содроганием и ужасом. Теперь все надежды были устремлены к будущему, и единственным носителем их являлся Август, в котором идея Цезаря нашла своё полное воплощение. По соображениям политической предосторожности он не хотел сразу обнаруживать своё единовластие, но оно было как рог, поднявшийся на теле государства. Сопровождаемый криками желанного обожания, Август высоко вознесен был над человеческим стадом. Orbis terrarum (круг земной -пер. ред.) во всей своей утренней красе молчаливо распростирался у его ног, как широкое поле для насаждения мирных дней и мудрых порядков гуманных.

С тех пор, благодаря последним завоеваниям в Египте, Македонии и Сирии, исходящим из одного бессмертного учреждения – императорской власти, – заставы и перегородки, существовавшие между древними идолопоклонными государствами и языческими национальностями, расположенными вокруг Средиземного моря, теперь пали; и люди безбоязненно вступили в обмен в науках и философии сокровищами познания, в торговле предметами своих производств, принося в Рим неслыханные идеи и невиданные богатства. Известно ведь, что даже самые худшие императоры осуществляли политику по отношениям к провинциям весьма благожелательную, и потому навстречу кесарю оттуда всегда неслись рукоплескания и клики восторга, и многим лучшим умам стало казаться, что по движению руки Кесаря «благие дни» общественного согласия, солидарности, спокойствия и впредь будут поддерживаться на земле. Везде монотипные и бессмертные учреждения проконсульства и легатов, охватившие все провинции, повиновались единой пацифистской воле Кесаря, тогда смотревшего на народы вполне открытыми глазами с этих пор. Теперь Рим, казалось, впредь будет вести только вынужденные войны и совершенно справедливые с дикими пограничными народами для защиты достигнутых благ цивилизации, и Кесари, как рулем с кормы, направлять Империю к «золотому веку». И вот всё это точно по какому-то мановению из другого мира вдруг зашаталось, начало обрываться и рушиться. И … не по воле человека. Рим действительно сначала доставлял некоторые материальные блага покоренным народам. Хорошие дороги, искоренение разбойничества на суше и пиратства на море, свобода торговли, суд, единообразная монета. Но надо помнить, что никаких моральных ценностей Рим не мог дать народам, ибо в его политике самая основа была аморальна и порочна. И это сказалось не только в том, что он треть населения обратил в рабство. А в чем же?

Divide et impera! (разделяй и властвуй - пер. ред.) Используя темноту и отчуждение каждого народа по отношению к окружающим его соседям, Рим еще умножал эту темноту и отчуждение. Хищную волю свою он сделал предметом неумирающей воли «юридических лиц», - и эти обратил все ступени провинций магистратуры как бы в медиумов раздора и насилия среди покоренных народов на всей широте земли. Властью преследуемы были всякие союзы между свободными гражданами, не допускались никакие ассоциации, кроме погребальных. Множество политических доносчиков, которые за удачно проведенное обвинение получали награду из имущества обвиненного, заставили трепетать всех, причастных к политике. А кто в Риме был ей непричастен? Из каждого центра власти в столице и самых отдаленных провинциях струилась непреоборимая воля, под психическим давлением которой все противопоставлялись всем, и люди делались видимыми, слышимыми и осязаемыми друг другу только в этом противопоставляющем наваждении.

И лично у кесарей в деле управления всегда открывались очи только на то, что рознит людей: на вражду этих двуногих зверей друг к другу, на темноту и безысходность их взаимного отталкивания. Это создавало вокруг Палатина дух убийственной целесообразности и подбор преступных персонажей. Как всё тут было загадочно! С одной стороны над Кесарями горело Ангельское откровение верховного Закона о единочеловечестве, благодаря чему они были существами, живущими в ореоле сего сверх-естественного, а с другой - в их душе поднималась глава идолопоклоняемого Левиафана Зверя, выступающего в священной позе божества, который всюду не только видел и предполагал вражду, но еще и сам культивировал и раздувал эту вражду для того, чтобы ему легче было держаться над социальной бездной. И он-то захотел быть источником! в человеках.

Чтобы понять чудовищность этого сочетания, надо вспомнить, что история внедрения Римской власти в каждую провинцию была исполнена потрясающего драматизма. В войнах пунических, галльских, югуртинской, в борьбе с германскими народами и греческими государствами, с Сирией, Египтом, с Пирром, иудейской войне, – везде было одно и то же. Не считая десятки тысяч убитых и ограбленных и сотен тысяч обращенных в рабство, Рим везде производил разделение местного населения: на немногих подобострастных избранников наверху и обреченного на нищету и рабство внизу. Но чтобы отвлекать внимание у тех и других от горестного чувства утраты родины, Кесари стали вводить и у себя в Риме и во всех крупных городах провинций кровавые зрелища, как подлинный праздник для общественных чувств и пищу для умов новой – forum! – смерти, которая стала Маггедоном для язычески обоготворенной плоти.

От полубога Геракла, который свою исполинскую силу употребляет на служение отечеству, от наивного обожания телесной мощи и безупречной красоты, от победы на олимпийских играх до гладиаторских боев Императорской эпохи императорских зрелищ ведь целая пропасть. А между тем, дух неукротимых зрелищных страстей и безумная жажда кровопролития покатилась из Рима как по радиусам по всей Империи, {до…лавшей – неразб.} физической силой.

Как могло произойти такое несуразное дело, совершенно противное интересам государства и столь чуждое строгой патриархальной благочестивой старине римского народа – квиритов?

Откуда могла родиться эта неутолимая жажда смотреть на убийство (героические жестикуляции боя) самых изумительных героев плоти, геркулесовой силы и выразительной красоты мышц, которым так искренне поклонялись язычники?

{Вставка на обороте листа: надо помнить, что с принятием язычников в Завет с Богом Единым и Истинным, эти народы за преступление и грехи свои должны были подвергаться тем же прещениям и карам, что и народ избранный…VIA тем, кто делает себя кумиром и только и должен был быть побиваем (?) камнями.}

Вот откуда тут чувствуется ревнивый дух(?), негодующий против этого поклонения, только он мог вдохнуть эту страсть против еще горшей страсти.

«Великим негодованием Я негодую на народы, живущие в покое» - говорил Бог устами пророка Захарии (1, 15). И вот как бы во исполнение этого «Вышел тут конь красный, и сидящему на нем дано было взять с земли мир и чтобы убивали друг друга, и дан был ему большой меч»

Теперь тысячи нечестивцев, красивых как греческие боги, хвалящихся плотью (2Кор. Х1, 18), безупречностью мускулов шеи, рук, спины, ног, стали воспитываться в гладиаторских казармах для арены, которая заменила все политические волнения и радости forum-а, убеждающую силу Цицероновских речей и вытеснила греческую трагедию в театре. И такова ирония судьбы, что убийству этих богов и титанов плоти стали вопить хвалы, яростно рукоплескать в цирках, жадно впивая острый запах крови их и всматриваясь в последние судороги на лице умирающих. Это было полное нарушение закона политического самосохранения, ибо десятки тысяч людей, которые могли бы стеной своих несравненно сильных грудей и рук заградить от опасности во время нашествий – тоже обречены быть на службе.

Вдруг из-за других планов Божиих родилась небывалая доступность смерти, какая-то неизъяснимая лёгкость, с какою решались налагать ее на этих поклоняемых полубогов. Римляне лицемерно говорили, что эти зрелища они допускают для поднятия воинского духа в народе. Но, разумеется, это было не так. Героический дух в легионах издревле был питаем еще не угасшей любовью к отечеству.

Dulce est pro patria mori (сладка за родину смерть- пер. ред.) не было пустым словом еще во многих семьях провинциалов.

В отношении же к зрелищам, тут происходило какое-то карающее свершение, носящееся как кровавое облако из конца в конец земли. Это происходило в душах властеносителей, но и в сотнях тысячах душ, одержимых тем же государственным культом плоти. И вот теперь не веяния мира – pax romana - стало осенять землян, а красно-кровавый бред яростно врывался в души толпы и влек тысячи людей к этим зрелищам. И суд был в том, что это безумие являлось в очах Божиих меньшим грехом, чем мерзость обоготворения телесной силы человека. Пафос повержения во прах этих кумиров – лучше и святее, чем самое сотворение себе из них кумиров на веки. Зрители молились на них, но рукоплескали их смерти.

Число сражающихся героев прекрасных, красивых как греческие боги с обоготворенными мускулами постепенно возрастало в цирках и достигло неимоверных цифр.

При Юлии Цезаре 320 пар выставляемых бойцов еще считались роскошью. На играх же, устроенных Августом, по случаю побед и открытия «эры мира», сражалось в амфитеатрах до 10.000 человек. Император Траян по случаю своих побед на Востоке также выставил 10.000 отборных гладиаторов. На играх, устроенных Клавдием в Л'Аквила (озеро Фучино в 80 км от Рима - прим. ред.) в театральной наумахии должны были сражаться 19.000 человек, и никому из них не было позволено спастись. То же делалось и в провинциях: в Кесарии Ирод Агриппа дал народу игры, в которых со столичной щедростью выставил на убой 700 гладиаторов.

Антиохия, Эфес, Пергам, Смирна, Афины, Коринф, Александрия, Карфаген, Неаполь, Помпея, Нолла, Капука, Кадикс, Трир, Ним, Лион, Мец и другие стали соперничать друг с другом в этих зрелищах, так что едва ли существовал значительный город – Маггедон возвеличенной плоти – из италийских и в самых отдаленных провинциях, где не было воздвигнуто величественного амфитеатра для этих кровавых зрелищ. О размахе этого дела можно судить по тому, что в Риме Колизей вмещал 85.000 зрителей, Эфесский театр – 50.000 и так далее.

Ежегодно в больших городах Римской Империи истреблялись многие тысячи львов, тигров, леопардов, слонов, гиппопотамов, рысей, медведей и других животных диких. Целые легионы сопровождали караваны пойманного зверя от окраинных пустынь в столицу Империи. Устраивали целые звериные феерии с замысловатыми театральными действиями и декорациями. В течение однодневных игр в Римском амфитеатре бывало истребляемо по 400 львов, по 500 медведей, по 40 слонов.

Зрители располагались на скамьях, восходящих полукругами амфитеатра, галереи которого украшены были колоннами, статуями, ходами с окнами.

От старинного аристократического презрения к гладиаторскому ремеслу не осталось и следа. Богатые матроны наперебой искали любви этих кумиров толпы, обреченных на смерть, а под конец и сами кесари стали выступать на этой арене, например, сын Марка Аврелия, Коммод. Муниципальные советы городов обратились в ассоциации, имеющих задачей поставку отборных силачей, отборной человечины для развлечения их смертью.

Откуда это, откуда? – в смятении и со скорбью спрашивали друг друга старые римляне, не понимая совершающегося и вперяя взоры в темноту жизни, где им чудился какой-то мечущийся по земле лютый низвергатель кумиров. То: «КОНЬ КРАСНЫЙ И НЕКТО СИДЯЩИЙ НА НЕМ, КОЕМУ ДАНО БЫЛО ВЗЯТЬ С ЗЕМЛИ МИР И ЧТОБЫ УБИВАЛИ ДРУГ ДРУГА, И ДАН БЫЛ ЕМУ БОЛЬШОЙ МЕЧ».

По наитию этого гневного Всадника Красного совершалось радикальное перевоспитание язычески-благочестивых квиритов в школе человекобожных Кесарей и также перевоспитание народных демократий, утрачивающих интерес к судьбам государства и жаждущих видеть кумира возвеличенной плоти поверженным во прах.

Но с момента снятия этой печати также и Кесарям самим предстояло подвергнуться роковому испытанию того же Коня Красного. Учение Апостольское, несущееся из Малой Асии, до чрезвычайности волновало эпоху Евангелием о Христе. Но, кроме того, оно поставило Кесарей пред необходимостью дать себе самим и покоренным народам отчет об источнике своей власти.

Апостолы Иисуса Мессии возвещали, что власть Кесарей от Бога Вышнего, которого они, Апостолы, суть вдохновенные послы.

Отвергнув эту истину о себе, каждый Кесарь во всём неописуемом апофеозе золота и пурпура и окружении воинской славы становился на аморальную почву факта, обращаясь в голого похитителя власти. А поставив себя вместо Бога, он, казалось, совсем переставал нуждаться в Боге. Так создавалось вокруг Кесарей зловеще-темная атмосфера, из которой преемники их вдыхали то волнующее и с ума сводящее представление о своём могуществе, которое окончательно слепило им ум и мешало верно понимать свои обязанности, как правителей.

Каждая династия «божественных» Кесарей, каждая плеяда их, неся в себе проклятие этого ложного решения, т.е. отвергнутого Апостолами учения, имела один и тот же конец: особую болезнь кесарского помешательства. Дом Юлиев оканчивался Нероном, дом Флавиев – Домицианом, дом Антониев – Коммодом, дом Северов – Элагабалом… У всех этих завершительных персонажей одна и та же болезнь. У других при малейшей попытке подняться выше государственной обыденности, священная поза божества у них обрывалась, и они фатально впадали в темную одержимость не только азиатских страстей и языческой грязи. Тут чувствовалось, что корни преступлений лежали вне их личной воли: какая-то демоническая сила, скрывающаяся по ту сторону государственной машины, вихрем захватывала их в сферу самых мрачных тяготений ко злу, создавая катастрофу царствующего дома. И если снова здравое предание любви к великому отечеству и чувство долга перед ним, которое всё ещё сохранялось в отдельных семьях, и геройский дух, который всё ещё жил в легионах, от времени до времени давали возможность восстановления этой власти, то лишь до нового подобного же испытания пред лицом апостольского откровения, после чего падение было еще глубже и ужаснее. Внутренняя история Императорской власти в Риме под влиянием этих столкновений с Апостольским учением обращалась в лестницу упадка и разложения

Когда, наконец, в завершение этого пути Кесари Нерон и Домициан, один по собственно обдуманному решению, а другой под давлением сложившейся кровавой рутины предшественников и подстрекаемый окружающими философами, вступили на путь яростного богоборства и являлись гонителями Церкви, уже не по недоразумению, а сознательно, то древнее помазание от «неведомого Святого» - Элоах власти, - от них отходило и звезда Цезаря над ними погасала. Отвергнув учение Апостолов о себе, Кесари после каждого гонения всё более и более утрачивали и те остатки наивного языческого оптимизма, который они приносили с собой на престол от своих семейных очагов родительского гнезда.

Вот они видели у своих ног одну и ту же картину бушующего моря людского. С вершин этой власти больше, чем откуда-нибудь становилось ясно, что ложь проникает все существо человека. Они видели вероломство подчиненных, лживость сподвижников, столь завистливых к лучшим лаврам своих собратий, вырывающих друг у друга командование легионами и управления провинциями с их доходами, и в то же время обнимающихся. С каждым годом всё бесследнее исчезала уверенность в незыблемости данного правительства. Поэтому смертный приговор опасным соперникам стал единственным средством политической предосторожности в борьбе за власть. Каким-то неизъяснимым чудом довольно долго держалась эта власть над постоянно раскрывающейся бездной. И Кесари, окруженные евнухами и вольноотпущенниками, бросали тяжелые и мрачные взоры на столь вожделенный когда-то, нераздельный orbis terrarum (круг земной - пер. ред.). Вот откуда шло то презрение к толпе и те кровавые сатурналии, в которых гибли десятки тысяч христиан, и гладиаторов, и зверей.

И вместе с тем, отвергнув религиозную санкцию своей власти, как умонарушающий Талион, Кесари вынуждены были искать иных каких-нибудь казавшихся им более реальных и прочных опор для себя, ибо жаждали быть силой крепкой на век, источником всех прочих сил земли. В древних языческих богов власть, конечно, уже давно не могла верить. Новые культы пантеистического единобожия, Египетский Озирис, Ассирийский Бел и персидский Митра не могли служить источником государственной энергии, а были скорее скучноватыми театральными зрелищами, нежели религиями. Христианство же они гнали.

И вот Септимий Север (193-211) нашел путь для себя и для всех последующих Кесарей. Римский Сенат, как гнездо независимых мнений и республиканской традиции, приравнен был к муниципальным советам провинциальных городов. В противовес salus publica (общественное благо - пер. ред.) и всяким мифам о гении Цезаря, открыто объявлен был источником верховной власти ОБНАЖЕННЫЙ МЕЧ, солдатская сила, солдатский гнев, который каждую минуту может быть обрушаем на соперников в столице и строящих козни, и на всякую непокорную провинцию с взбунтовавшимся легионом. С этих пор вопрос об источнике власти и верховной санкции ее стал роковою западней для неё самой, ибо тут происходила гибель морального величия власти. Такая интерпретация власти навсегда ставила Кесарей в зависимость от одичалой свирепой солдатчины, и Кесарь из источника права обращался в бесчувственного верховного убийцу, который поддерживает своё величие кровавым насилием преданных легионов. Теперь они попытались сделать основой pax romana эмоцию ужаса смерти для всех своих противников, надеясь прочнее всего укрепить на долгие годы свою власть непрерывным солдатским террором, и этим путём приучить население к мысли о незыблемости этой власти.

Но тут опять явился некто МСТЯЩИЙ и ниспровергающий этих кумиров. «Вышел другой конь Рыжий (Красный?) и сидящему на нем было дано взять мир с земли и чтобы убивали друг друга, и дан был Ему Большой Меч…».

Всюдупоспешающий гнев возмездия Божия обрушился с тех пор на самих Кесарей. Опьяненные своим освобождением убийцы, отирая пот с лица полою, поздравляли друг друга. Ибо все они сами стали погибать от солдатского меча, все поголовно: и способные, и ничтожные, и честные, и порочные, и мужественные, и робкие - все поголовно: 10, 20, 30 (убитых) один за другим среди насмешек толпы и надругательств преторианцев, среди пронзительных криков слабой защиты; с отчаянными воплями о помощи протягивали они руки в пустое пространство и все они были изрублены, заколоты, зарезаны, так что ступени трона утопали в крови. При каждом бое неслись громкие и радостные крики возмущения противником переворота, узурпатора и тирана… Были широкие проявления нежности и надежды на будущее империи: нового повелителя рвались видеть и приветствовать граждане, оставшиеся в живых после ужаса битвы на улицах.

Это был суд Божий, для совершения которого выслан был  к о н ь  р ы ж и й. Нет никакой возможности видеть в этих волнениях только восстание народа и перевороты против данного императора и кесаря, которого безжалостно убивали. Тогда что же это было?

Образ этот заставляет невольно поставить вопрос: что это за всадник? Какова его природа? Свята ли? Не вернее ли было бы думать, что это какой-то демон усобиц, спущенный с цепи?

В том-то и дело, что нет.

Это святой свершитель мщений Божиих обличал pax romana, подаваемого Кесарями во имя своего человекобожия. И вот против этого pax romana Верховный Устроитель судеб человеческих Бог как бы словами пророка Захарии восклицает: «Великим негодованием Я негодую на народы, живущие в покое…» (Зах.1, 15). Красноконный Архангел, окруженный кровавым заревом, как сиянием, носился с развивающимися от неистовой скачки волосами по империи от Сирии до Британии, от столицы к провинции, от одного военного лагеря к другому, взмахивая великим мечом. И с каждым таким взмахом отовсюду бежало атеистическое спокойствие и мир, подаваемый с высоты трона manu militari (принудительно - пер. ред.). А народам, живущим на земле, чудилось, что какой-то кровавый бред быстроногий мечется по земле. «О, меч! Поднимись на пастыря Моего и на ближнего Моего!»- говорит Господь Саваоф, и будто по этому слову пророка Захарии в тысячах душ вдруг вспыхивала внезапная решимость обнажать свои мечи против Кесаря, только что ставшего пред народами в священную позу божества и хотящего дать закон и мир всем народам земли. И это интуитивное оправдание на кровавое выступление против человека, которого вчера другие легионы подняли на щиты, стало волновать умы чуть ли не всех военачальников.

Всё мужество праха свелось к готовности на мятеж. Страдания от видений этой узурпации увеличивались прямо пропорционально сознательности. Люди низшего типа были почти равнодушны к этому, у настоящих же людей возмущение достигало степени постоянной душевной боли. У людей же, в которых властительный гений древний (дремал?), это стадо страдания миновало безмятежно.

В плане эмпирическом история подтверждает, что наглый милитаризм Кесарей послужил главным источником крушения милитаристического центра pax romana, легионы, эти искони школы дисциплины и государственных чувств, - также сделал постоянными гнездами революций и их полководцев - естественными низвергателями кумиров.

Всякое новое поднятие на щиты и вступление на престол per acclamati men (на основании единодушного одобрения людей - пер. ред) вызывало в других легионах без всякого уговора друг с другом один и тот же антиузурпаторский пафос против такого «ложно возвеличенного» захватчика и самозванца. И так как по внушению того Всадника им постоянно грезился какой-то долг безупречного занятия этой столь высокой должности, то всякое восстание казалось безмерно более справедливым, чем августейший террор для поддержания себя и «мира» во имя своего человекобожия, который они хотели дать земле.

Эти солдатские императоры, отвергнувшие Божье чудо в происхождении своей власти, являлись «кумирами» преторианцев. Но кумир преторианцев не был кумиром боевых легионов, стоявших на границах и издали сверкавших тем же оружием. А кумир иллирийских легионов вовсе не импонировал легионам испанским, хотя и стоявшим в боевом порядке, и наоборот. Кумир вчерашний не был таковым сегодня. Надо думать, что во множестве случаев военачальники действовали совершенно иррационально и неожиданно для себя, будто кто-то, стоя за спиной этих людей, привыкших к верности и повиновению, в минуту колебания толкал их на решимость пролить тёплую человеческую кровь только что провозглашенного Кесаря. И чудо путей Божиих чувствуется в том, что это повсюдно, без всякого уговора друг с другом, вспыхивающая революционная решимость была менее противна Богу, чем стремление идолопоклоняемых Кесарей стать навеки источником атеистического умиротворения земли. Тут слышались те же библейские раскаты гнева Божия: «Негодую великим негодованием Я на народы, живущие в покое». «О, меч! Подымись на пастыря Моего».

Трагедия непрекращающейся кровавой бойни в амфитеатрах, кровавая сумятица у престола дворцовых и лагерных революций… И среди этого предсмертного тумана производились набеги на Империю северных и восточных варваров, которые двигались из-за Рейна, из-за Дуная и из-за Евфрата, разрушая города и отнимая хлеб, утварь, платье, угоняя мелкий и крупный скот, уничтожая в деревнях огнём жилища и всё, что нельзя было унести. Рим легко справился бы с этим врагом, но внутри империи ВСАДНИК НА РЫЖЕМ КОНЕ СКАКАЛ И СКАКАЛ… Мистический, с настоящей воинской яростью, конь этот, не зная устали, носился над всей империей. И был дан тому Всаднику великий меч, т.е. оружие воинствования на близком расстоянии. Под влиянием этого Всадника громом рукоплесканий и лавровыми венками встречаемы были убийства божественных атлетов, а по лагерям и стоянкам легионов несся мятежный шепот у подножия портретной статуи только что провозглашенного Императора, и в воображении сильных душ неслись картины какого-то честного принятия власти, и вспыхивали неодолимые побуждения обнажить меч на этого объявившегося где-то там похитителя пурпура Кесаря.

И вдруг толпы воинов всех родов оружия врывались с угрожающим жестом и криками, требуя головы его божественной особы. Восставшие воины наполняли помещения дворца, слышались крики {гениксе – неразб.} в садах, в портиках, в атриумах, перистилях, в кубикулах, залах, украшенных канделябрами и статуями, и во внутренних дворах Дворца. Совершилось! Вооруженная толпа выходила из всех дверей императорского дворца…

Этот Всадник создавал эпидемию меча, отнял мир не только у столицы, не только у одного какого-нибудь народа или у одной провинции, а у всей  з е м л и. Те причины, которые полтора века тому назад никогда не вызвали бы восстания против «законной власти», особенно когда враг ломился через границы, - эти причины теперь подымали даже в сонных душах кровавую бурю негодования. Ибо  м е ч  самими кесарями поставлен был на степень верховного закона. Трупы  {тр….ели – неразб.} у ступеней престолов с глазами, открытыми на мрак, их окружающий. Септимий Север, Каракалла, Макрин, Элагабал, Александр Север Максим Гордиан I, Гордиан II, Гордиан III, Декий, Максим, Бальбин, Филипп Арвитянин, Галл, Эмиллиан, Валериан, Галиен, - все эти живые божества из плоти и крови погибали от солдатской расправы с перерезанным горлом, пронзенным сердцем, распоротым животом, задушенные и брошенные в клоаку. Их окровавленные головы поднимаемы были на копья для того, чтобы все видели конец узурпатора среди насмешек толпы и надругательств преторианцев. И вот они протягивали руки, как будто призывая невидимую помощь, но горизонт был полон восставшими, непрерывно подступающими к дворцу. Одновременно с двумя последними в разных провинциях появилось сразу до 30 контр-императоров.

Следующие затем Клавдий Гот, Аврелиан, Тацит, Проб, хотя и восстановили единовластие, но местные восстания одичалой солдатчины против них и появление новых контр-императоров не прекращалось. Не успевали они сесть на престол и послать Сенату о том уведомление, как над ними витал смертный приговор.

И новые узурпаторы переступали окровавленные трупы их, лежащие на полу в лохмотьях пурпура, с глазами, открытыми во мрак. И все они также погибали от меча своих подчиненных и соперников, едва успев задать себе в последний миг вопрос: да были ли они вообще когда-нибудь подлинными Императорами, а не блуждающими тенями. Чтобы понять, что это была за полоса, надо вспомнить, что каждый из низвергнутых Императоров влёк за собой падение своих клевретов и многих из назначенных ими ближайших подчиненных властей. Проскрипционные списки во время этой борьбы военных партий вырывали из рядов противника среди тысяч граждан многих лиц, выдающихся по своим дарованиям, способностям, опыту и заслугам перед несчастным отечеством. Септимий Север приказал избить более 10.000 приверженцев других военачальников, также тянувшихся к императорской порфире, не щадя ни поэтов, ни самодуров, ни женщин, ни евнухов. Каракалла избил 20.000 сторонников умерщвленного им брата Геты. То же делали и другие. Таков был путь, по которому проносился этот Красный Всадник Божьего гнева. Этот путь обозначался конечным обезлюдением правящего класса, пожарами городов, развалинами дворцов и римской знати, и множеством тлеющих трупов.

Эта эпидемия военных мятежей была губительнее всяких внешних войн с варварами. Ибо там, на границах погибали только сражающиеся, а здесь за победой следовало истребление бесчисленных собственных граждан, державшихся побеждённой стороны.

Могущественный римский мир катился в пропасть. Римляне уже перестали веровать в свой собственный общественный и политический порядок. Племя великое, величайшее, какое только знала земля, призванное и готовившееся в течение долгих веков к делу управления миром, теперь поражено было внутренним бессилием вследствие недостатка побуждений именно в то время, когда оно получало в свои руки распоряжение мировыми наследствами.

Теперь и самая природа достославных квиритов изменилась. Это были в молодые годы облысевшие индивиды, нетвердые на ногах с темными кругами под глазами от изнурительных пороков, с жестоким и скучающим взором.

Теперь pax romana – жизнь безопасная и мирная, которую римские юристы и философы так самодовольно противопоставляли общинам христианства, лишилась главной своей опоры. Государственный гуманизм Империи, имевший задачу примирить и соустроить языческие народы и племена и наполнить отношения между ними справедливостью и покоем,- теперь этот гуманизм зашатался, и открылась на позор миру вся эфемерность этого. И на смену величественного царства права, порядка и замирения - pax romana пришел несмирный мятеж и разбуженный кровавый хаос – {im menga wojettos romanae poris – неразб.}.

А мистический Всадник на огромном коне скачущем, взмахивая гигантским мечом отмщения Божия, маячил на гребне событий и при провозглашении каждого нового Кесаря, начертывал его кровавую судьбу, и также в амфитеатрах вызывал бурные восторги пред убийством этих титанов плоти с идолопоклоняемыми мускулами. Клич этот как будто был предназначен для жатвы этих тел розовых, смуглых, желтых, выхоленных, чтобы покрыть землю их смрадными удобрениями.

В последние десятилетия существования языческой Империи в противность всем этим потокам крови на арене общественных интересов и резни из-за ступеней трона, и этой всеобщей гражданской озлобленности, когда, как говорил Сальвиан: «Никто больше не чувствовал себя счастливейшим, пока не увидел всех окружающих страдающими»

 [De gubernatione Dei] (под Божьим управлением – пер. ред.), - родился новый формат мистического единения. В церковных общинах ярко сиял «мир Христов», во исполнение обещанного Им: «мир Мой даю вам». Прочный, радостный, чуждый всякой σωματικος γυμνασία (телесные упражнения – пер. ред.) (1Тим.1V, 8), нравственно-проникновенный, имеющий обетование жизни будущей, хотя уже осуществляемый не только в тесных пределах городских безгосударственных общин, но своим тихим светом orbis {ohris fiomy – неразб.} вылившийся в кафолические дружества.

Нет слов описать то острое чувство молитвенной благодарности Христу за это мир, которое испытывали везде христиане. Его, Бога истинного, Царя, дориносимого Ангельскими чинами, они чувствовали своим вечным Царем и Подателем всяких благ. Но во всём этом была одна поразительная черта. Как ни восставали легионы против каждого отдельного захватчика власти с криками «Долой узурпатора!», однако на самую идею цезаризма они не посягали. Значит, она еще не исчерпала своих задач на земле. Потребность законной и прочной формы мировой жизни никогда не была забываема среди самых черных бедствий и тоски. Эта великая космополитическая идея, никогда не находившая своего достойного осуществления в язычестве, стала теперь искать себе иной почвы. Это показывает, что такое испытание вовсе не было так называемым вырождением власти. Этими ударами из мира потустороннего потрясен был и ранен смертельно только гуманизм, при помощи которого Кесари пытались осуществить горевшую над ними великую моральную задачу. Поэтому, несмотря на все ужасы, среди которых оканчивалось языческое царство и обоготворения плоти и мышц и человекобожия, светильник единовластия не угас, а снова вспыхнет еще ярче, когда Империя решит опереться на Кафолическое Христианство и Бога.